Василий Варламов

История нашего государства насчитывает немало мрачных страниц. И Гражданская война, разразившаяся в Российской империи в начале XX века, по праву может считаться одним из самых тяжелых периодов в отечественной истории.

В историческом и политическом смыслах итогом многолет­него братоубийственного противостояния стало падение импе­рии и создание на ее обломках нового государства — Советского Союза. В человеческом же плане, Гражданская война привела не только к гибели миллионов людей, но и поспешному бегству многих других, которым просто не могло найтись места в новом государстве.

Эмигранты из России оказались разбросаны по всему свету. Немалая их часть оказалась за океаном — в Соединенных Штатах Америки. Одна из крупнейших русских эмигрантских общин об­разовалась в Сан-Франциско, где в 1939 году открылся Русский Центр, а в 1945 — Музей русской культуры, посвященный истории русской эмиграции.

Сейчас Русский Центр возглавляет потомок эмигрантов тех лет Наталья Георгиевна Сабельник. Она также является президентом Конгресса русских американцев, членом Всемирного координа­ционного совета российских соотечественников, проживающих за рубежом, заместителем председателя Координационного со­вета организаций российских соотечественников США. В мае это­го года, по приглашению мэра Красноярска Сергея Еремина, На­талья Георгиевна стала гостем второго городского социального фестиваля «Город равных — строим вместе!».

Мы побеседовали с Натальей Сабельник о том, как живут рус­ские в Америке и о сохранении в эмигрантской среде русской культуры и православной веры.

—     Я родилась в Шанхае. В Китай мои родители переехали после рево­люции. Мама была из семьи забай­кальских казаков, а отец — немец­кий дворянин, который вырос здесь, в Красноярске. Отец воевал на сто­роне белых в Гражданскую войну, так же как и его брат, который был офицером, полковником. Дядя по­том вернулся в Россию, но там его расстреляли как врага народа.

Мои родители познакомились в Харбине, после чего переехали в Шанхай, где я и родилась. Затем в Китае пришли к власти коммуни­сты. Когда мне было полтора года, мы и другие русские — всего шесть тысяч человек — переехали на остов Тубабао, на Филиппинах, как бежен­цы. Два года прожили в палаточном лагере и потом попали в Соединен­ные Штаты вместе с двумя тысячами других русских. Приехали в Сан- Франциско, где я живу до сих пор.

? — Наталья Георгиевна, как сейчас живут русские люди в Америке?

—     Огромную роль в жизни русских эмигрантов всегда играла Церковь. Когда эти люди попадали в чужую страну, храмы становились тем местом, в котором люди мог­ли общаться, находить друг друга. В 39-ом году был основан Русский Центр, когда люди поняли, что им нужно какое-то место для общения.

Центр очень большой. Там есть русская школа, детский сад, спортив­ный, банкетный и конференц-залы, библиотека, музей, редакция газеты «Русская жизнь». Там же находятся офисы Конгресса русских американ­цев, который я возглавляю. Это общественная организация, в прошлом году ей исполнилось со­рок пять лет. Наша цель — помогать соотечественникам.

? — Как много русских живет в Сан-Франциско?

— Точно сказать сложно, но вместе с округом — около двадца­ти тысяч, думаю. Но вообще, в горо­де белых меньшинство. Очень много азиатов, выходцев из Китая, Японии, Кореи, Вьетнама — примерно трид­цать процентов населения. Есть, ко­нечно, и афроамериканцы, и лати­ноамериканцы, но их не так много. Но этнических конфликтов с русски­ми не возникает, на Западном побережье вообще довольно спокойно, по сравнению с тем же Нью-Йорком, например. Там бывают подобные проблемы.

? — Вы упомянули русские школы — что они собой пред­ставляют?

— Конечно, все дети ходят в аме­риканские школы — это образова­ние, которое необходимо получить. А три раза в неделю ходят в русскую школу по вечерам. Изучают русский язык и литературу, Закон Божий, географию, историю, церковно-сла­вянский язык. Школы находятся, в том числе, при храмах. По сути, это что-то среднее между обычной шко­лой и воскресной.

Кроме того, там обучают музыке и танцам, устраивают балы и концер­ты.

? — Чем занимается Конгресс русских американцев?

— Конгресс был основан для борьбы с русофобией. Мы — при­знанный голос русских в Америке. Так же мы реализуем гуманитарные программы. Когда распался Совет­ский Союз, мы очень много посыла­ли гуманитарной помощи. Помогаем также приютам для бездомных.

Одна из членов нашего Кон­гресса, доктор Марина Соболева ездила раньше со своими коллегами в Санкт-Петербург, делала операции по восстановлению зрения детям. Теперь, когда отношения между США и Россией стали более напря­женными, из-за санкций и прочего, эта программа больше не действует, к сожалению: доктора из Америки боятся ездить в Россию, доктора из России — принимать коллег из Америки.

Важным аспектом нашей дея­тельности также является сохра­нение русского языка и культуры, ценностей и традиций. Устраиваем различные просветительские лек­ции, организуем мероприятия, посвященные деятелям русской культуры. В этом году, например, проводили конкурс детских рисун­ков среди русских школ в Америке, посвященный 250-летию со дня рож­дения баснописца Ивана Крылова. В финальный этап вышло две сотни рисунков из четырнадцати штатов, очень масштабное мероприятие.

Ведем историческое просве­щение, рассказываем, например, о присутствии русских в Америке: о Елизаветинской крепости на Гавайях, о русской эскадре, направ­ленной императором Александром II в Штаты во время обострения отно­шений России с Англией.

Есть в Сан-Франциско бывшие воспитанники кадетских корпусов, которые еще в середине прошлого века организовали Общекадетское объединение. Также в Калифорнии есть казаки, в городе Сакраменто местный атаман открыл казачью школу. Там дети приобщаются к рус­ской культуре, истории казачества, занимаются спортом. С ними тоже активно сотрудничаем.

? — Какие планы на ближайшее будущее у Конгресса, какие проекты реализуются сей­час?

—        Сейчас боремся за сохранение имени «Русского форта Елисаветы» на острове Кауаи на Гавайях, кото­рый сейчас является историческим парком. Два года назад мы устроили там научный форум, провели кру­глый стол, выставку. А потом, вне­запно, гавайцы захотели переиме­новать крепость. Сейчас собираем подписи для петиции за сохранение имени крепости.

? — Много ли в Сан-Франциско православных приходов?

—        Да, приходов хватает. У нас два кафедральных собора во имя иконы Всех Скорбящих Радость. Так получилось, потому что из­начально собором называли про­сто помещение, которое снимали для нужд верующих, а потом по­строили уже настоящий собор. Но некоторые не захотели ухо­дить с намоленного места. Вот так и получилось, что у нас сразу два кафедральных собора — старый и новый.

Соборы относятся к юрисдик­ции Русской Православной Церкви за рубежом. Также есть храмы пре­подобного Сергия Радонежского, Воскресения Христова, Казанской иконы Божией Матери и святите­ля Тихона Задонского. Еще в Сан- Франциско находится Епархиальное управление Западно-Американской епархии. Много церквей и в округе, открываются новые. У РПЦ в городе есть Свято-Николаевский собор. В штате также есть храмы авто­кефальной Американской Право­славной Церкви, не имеющей отно­шения ни к РПЦ, ни к РПЦЗ (Эта церковь получила автокефалию от РПЦ в 1970 году — прим. ред.).

? — А духовенство — русские или американцы?

— Как раз у местной Церкви — американцы, конечно. У нас все свя­щенники русские. Кто-то приехал из России, кто-то — окончил духов­ную семинарию в штате Нью-Йорк. Раньше был, правда, у нас батюшка — американец, настоятель церкви преподобного Сергия Радонежско­го, отец Марк. Он несколько лет на­зад скончался, к сожалению. Хоро­ший был священник, мы, когда шли в церковь на службу, так и говорили: «Идем к отцу Марку».

Среди прихожан тоже есть аме­риканцы, не только русские, хоть и не так уж много.

? — Службы идут на русском или на английском?

— Служат на русском, в основ­ном. Есть один батюшка, он приехал к нам из Монреаля (Канада) — так он все дублирует на английском, со­ответственно, служба и проповедь вдвое длиннее получается. Некото­рые прихожане жалуются, что очень долго, а я смеюсь, говорю, радуйтесь, что он вам еще на французский до­полнительно не переводит.

? — Как ладят между собой русские разных волн эмигра­ции?

Это не простой вопрос. В соро­ковые-пятидесятые годы приезжа­ли люди из Китая, в шестидесятые — второй наплыв, те, кто из того же Китая эмигрировал через Южную Америку и там ждал квоту на пере­селение в США. В семидесятые было много переселенцев из Советского Союза, но это, в основном, евреи.

В девяностые годы многие эмигрировали нелегально — при­езжали навестить кого-нибудь и оставались. Женщины часто стремились найти себе в Америке мужа.

Также есть те, кто приезжает работать в Силиконовую долину (юго-западная часть агломерации Сан-Франциско, отличающаяся большой плотностью высокотех­нологичных компаний — В.В.). Они, в большинстве своем, не общают­ся с другими русскими, не ходят в церковь, стараются как можно быстрее ассимилироваться.

Некоторые из «старых» эми­грантов недовольны «новыми», они, как мне кажется, просто не понимают их, ведь эти люди вы­росли уже в совсем другой среде. Я такого не одобряю, считаю, что все мы русские люди, и должны поддерживать друг друга, где бы мы ни были.

? — А как сами эмигранты или ? их потомки относятся к со­временной России?

— Смотря кто. Некоторые — очень хорошо. Некоторые ругают Россию, радуются, что переехали. А есть и вообще «профессиональные диссиденты», которым и в России не нравилось, и в Америке плохо. Они просто по жизни, видимо, такие вот оппортунисты. Не самый лучший пример, что для русских, что для американцев.

Но в большинстве своем рус­ские эмигранты вспоминают свою Родину с теплом, стараются ездить в Россию, навещать родственни­ков.

? — Вы сами часто бываете в России?

— Впервые я приехала в тог­да еще Советский Союз в 23 года в 70-х годах. Ехала по путевке, что­бы встретиться с родственниками. Все строго, жила в гостинице «Ин­турист», съездить к родне в Крас­ноярск, например, не могла.

Потом я работала коммер­ческим директором в «Chevron Corporation» (Шеврон Корпорэйшн), крупной нефтедобываю­щей компании. За время работы каждый месяц летала в Ангарск, по делам. Потом проект закрыли, мне предложили переехать в другое ме­сто, но я отказалась и уволилась.

Теперь, последние лет десять, бываю в России раз в год. В основ­ном — в Москве и Санкт-Петербурге.

? — Как человек, бывающий здесь раз в год, скажите — Россия меняется?

— Если говорить о Москве, то ме­няется она просто поразительными темпами. Теперь уже многие круп­ные города США по сравнению с ней покажутся отсталыми. В Петербурге тоже прогресс, меня, например, по­ражает ассортимент магазинов — есть все, выбор даже больше, чем в Америке.

Когда я приехала в Россию во второй раз, в 90-е, страна, конечно, сильно изменилась, по сравнению с СССР. Но с тех пор она меняет­ся не по дням, а по часам, не устаю удивляться. Изменились здания, одежда, еда — все. Надеюсь только, что люди не изменятся, они всегда здесь были прекрасными.

Юрий Пасхальский

Каждый, кто хоть раз бывал в православном храме во время богослужения, не мог не заметить, как церковные песнопения преображают внутренний настрой. Не всегда понятные слова и не всем известные тексты способны пробудить в душе человека что-то давно забытое и вернуть потерянное.

Герой нового выпуска проекта «Корни и крона» — Владимир Валентинович Пономарев, председатель красноярского отделения Союза композиторов России, профессор Крас­ноярского государственного института искусств и регент хора. Большую часть жизни он посвятил восстановлению утраченного наследия русского церковного пения, под­готовке новых хористов и сочинению собственных композиций. Владимир Валентинович — лауреат всероссийских конкурсов духовной музыки и автор более 150 произведений различных жанров. Но главное место в своей жизни композитор всегда отводил церковному искусству.

По словам Владимира Пономарева, Красноярск всегда выделялся среди сибирских городов сильной традицией церковного пения. Даже в советский период здесь жили талантливые композиторы. А центром церковного хорового искусства долгие годы оставался Свято-Троицкий собор. Благодаря его настоятелю архимандриту Нифонту (Глазову) в кладбищенской церкви удалось собрать библиотеку певческой литерату­ры и хор, аналога которому не было и в светских культурных учреждениях. Здесь начи­нал петь и Владимир Валентинович.

? — Первые свои композиции вы написали еще в семи­десятых годах, и это была светская музыка. Как в ате­истическое время вы вдруг почувствовали в себе жела­ние писать произведения для церковных хоров?

Самым важным моментом для меня как для музыканта было знакомство со знаменным распе­вом. Мне, как и многим другим, кто в то время учился в консер­ватории, очень повезло. Историю русской музыки у нас вел человек, который в те атеистические вре­мена получил возможность защи­тить диссертацию по древнерус­скому церковному пению, Борис Александрович Шиндин.

И именно благодаря ему я очень увлекся церковным пе­нием. Это было для меня эстети­ческим потрясением и невероят­ным открытием. Как так? Я живу в стране, где было такое искусство! И почему я этого не знаю? По­нятно, конечно, почему мы этого не знали — всё это было под за­претом. К этому относились так — «Есть у нас искусство, наша лите­ратура, живопись, и еще какая-то там иконопись, какое-то церков­ное пение». Так это преподноси­лось.

Мои родители очень уважи­тельно относились к Церкви. Но это было поколение выросших при советской власти людей, почти все храмы тогда были закрыты. Даже мама моя, хоть и была религиозным человеком, вынуждена была это скрывать. Свою единственную икону она прятала в комоде, а когда она доставала этот  образ и молилась — этого никто не видел. Времена были та­кие, что за это могли сурово на­казать. Даже я застал те годы, когда церковные певчие шли в храм на службу, надевая темные очки. Женщины закутывались в платки, чтобы, не дай Бог, никто из прохожих не узнал и не позвонил в мест­ком (местный комитет профсоюз­ной организации — прим. ред.) или в какую-нибудь другую структуру.

В недавние еще времена, лет тридцать назад, в Красноярске было всего два действующих храма — Свято-Троицкий и Никольский, оба на кладбищах. Логика атеистических властей была очень понятна, они даже ее и не скрывали: «Давайте оставим два храма на кладбищах. Умрет по­следний священник и последний ве­рующий, мы здесь их и похороним. И вместе с ними исчезнет рели­гия».

Но красота цер­ковного пения оказа­лась сильнее, чем со­ветская пропаганда. А почему знаменные распевы производят такое впечатление? Для этого достаточно их послушать. Каждый чуткий музыкант, даже если он человек совсем не церковный, не сможет остаться равнодушным. Это искусство невероятной глубины и чистоты. Оно совершенно ли­шено всякого украшательства, это чистая молитва.

?— Но ведь это церковное искусство в начале вось­мидесятых было не только не востребовано, но и грози­ло начинающему композито­ру серьезными проблемами. Когда вы впервые взялись за церковную тематику в своем творчестве?

Увлечение мое начало вы­ходить на поверхность во время обучения в Новосибирске, именно там оно стало проявляться в соб­ственных сочинениях. На четвер­том курсе консерватории мне за­дали написать фортепианное трио. И я сделал стилизацию в виде древнерусского строчного пения. Там не было никаких строк, там не было никаких ремарок, но про­фессура сразу обо всем догадалась: «Что у тебя за молитвы здесь? Иди, переделывай!» Я сказал, что ничего переделывать не буду, и это был мой первый конфликт с нашей профессурой, со своим шефом. Вкатили «тройку», потому что форма была выполнена, и «два» поставить было нельзя. А на дворе был уже 1983 год.

Но время шло. Сразу после того, как страна отметила тысяче­летие крещения Руси в 1988 году, я приехал поступать в аспиранту­ру. Первым делом пришел к свое­му шефу. Конечно, я очень боялся, так как отношения с ним у меня были испорчены. Но он обрадо­вался: «Как хорошо, что ты при­ехал! Ты ведь был одним из самых перспективных учеников. А что ты сейчас пишешь?» Я сказал, что пишу всенощную. И он еще боль­ше обрадовался: «Замечательно! А я пишу Литургию». Это было забавно. Наступила новая эпоха и теперь никто не мог запретить мне писать.

Вышло так, что мои церковные песнопения мгновенно разлетелись по России, и по тем странам, в ко­торых есть русские православные общины. И когда коллеги спра­шивают меня, как так получилось, когда я этому смог так быстро на­учиться, я всегда в качестве отве­та привожу одно сравнение — два автомобиля на светофоре. Один стоит в ожидании зеленого света, а другой медленно приближает­ся. И вот загорелся зеленый свет, и впереди оказывается тот, ко­торый уже двигался, потому что у него был импульс движения. Вот нечто подобное произошло со мной. Ведь я начинал занимать­ся церковной музыкой еще тогда, когда она была под запретом.

? — Может показаться, что за тысячелетнюю исто­рию Православия в России, все уже было написано, ска­зано и спето. В чем заклю­чается работа церковного композитора сегодня?

Когда в 1989 году Церкви возвращался Покровский собор, для него создавался новый хор. Регентом его стал мой коллега и друг Валерий Рязанов. Я помогал ему с самого начала. И тогда меня благословили на написание песно­пения для вновь созданного хора, а это означало что и для Церкви в целом. Но тут нельзя мыслить так: «Я — музыкант, я — талант, и я обо­гащу Церковь своим творчеством».

То, чем занимаюсь я как ком­позитор, главным образом связано либо с конкретной исторической ситуацией, с заполнением пробелов в обихо­де церковного пения. Более полувека сборники цер­ковных песнопений в Советском Союзе не издавались. Можно было добыть только старые издания у коллекционеров или в немного­численных церковных библиотеках. А потом можно было еще выписывать из-за границы. На­пример, издания графа Львова я получил из Парижа.

Сейчас уже есть все, можно от­крыть Интернет и скачать любой обиход, любого автора. Тридцать лет назад такое и представить было себе невозможно. Некоторые вещи просто нельзя было достать и приходилось писать самому.

А еще нужно было писать для разных памятных, торжественных дат. Например, в 1992 исполня­лось сто пятьдесят лет Иннокентьевскому приделу Свято-Троицкого собора. Я попросил благослове­ния и написал концерт духовной музыки специально для этого со­бытия. Потом было двухсотлетие Покровского кафедрального со­бора. Это поводы, которые под­талкивали меня на творчество. Также я писал для разных крас­ноярских коллективов. Например, для квартета Трехсвятительского храма было необходимо написать Литургию и Всенощное бдение. Некоторые произведения из этого цикла стали довольно популярны. Мы и сами исполняем их.

? — Сегодня вы еще и ре­гент православного хора. Можно ли сказать, что это ваше служение в Троицком соборе неизбежно вытекало из практики написания цер­ковных композиций?

Изначально я не предпола­гал, что стану регентом. Но впо­следствии эти две стороны моей жизни слились воедино. Первая попытка регентствовать была еще в 1988 году, когда меня, певчего Троицкого собора, просто отко­мандировали на Базаиху в при­ход Трех Святителей. Тогда храм только восстанавливался, и пред­ставлял из себя деревянный сруб. Здесь у меня родилась идея во­кального квартета, именно такой хор и получилось сформировать в небольшом Трехсвятительском храме. Главным образом моя зада­ча состояла в том, чтобы собрать библиотеку, потому что ноты, как я уже говорил, не издавались. И когда моя задача была выполне­на, я вернулся в Троицкий собор в качестве певчего.

А в 1994 году Валерий Ми­хайлович Рязанов, руководитель красноярского камерного хора и одновременно регент Троицкого храма, уехал в Петербург. И тогда певчие просто вытолкнули меня за регентскую тумбочку. Я отка­зывался регентствовать, потому что это совершенно другая профессия. Я никогда не занимался дирижи­рованием. В музыкальном учи­лище стал теоретиком, в консер­ватории учился на композитора. А тут пришлось взять несколько уроков дирижерского мастерства. И с 1994 года по сей день я явля­юсь регентом Троицкого храма. Конечно, профессия композитора мне очень в этом помогает.

? — Преподавание в свет­ском учебном заведении — также гармонично вписы­вается в вашу творческую жизнь?

Я уже тридцать четыре года работаю в Красноярском госу­дарственном институте искусств. Пришел сюда после окончания консерватории и все эти годы веду у студентов сольфеджио. Это близкая мне специальность, я сам с ними пою, и мне это очень нравится. Специально для своих студентов я составил певческие хрестоматии — пособия по соль­феджио на материале хорового церковного пения. Причем в них преобладают именно сибирские авторы. Но кроме того, это еще и пособия для начинающих церковных певчих. Молодые ребята поступают в институт на дирижер­ско-хоровой факультет, многие из них не пели раньше в храме. С помощью сборников они сра­зу погружаются в хоровое пение, в тот репертуар, что звучит в хра­мах. И потом они уже приходят в церковь и становятся певчими. Так что моя преподавательская деятельность и регентство соеди­няются воедино.

Церковное пение, как и любое другое православное искусство, воплощает в себе догмат собор­ности. И если студенты обучаются хоровому пению на традиционных церковных материалах, а не на ма­дригалах эпохи возрождения или материалах светских хоров, они быстрее выстраивают ансамбль, у них появляется чувство локтя, и им не так важно видеть дири­жера. Самое главное — когда че­ловек начинает чувствовать себя в ансамбле, это важнейшая зада­ча, которая стоит перед будущими хормейстерами и певчими. Так что, как видите, это не только гар­монично для меня, но и в целом очень полезно. И для студентов, и для красноярского хорового ис­кусства.

? — А как воспринимают это высокое искусство при­хожане? Оценивают ли они качество и манеру исполне­ния?

— Мы часто недооцениваем прихожан. Особенно это относит­ся к людям старшего поколения, которые постепенно уходят. Мне довелось быть участником сцены, как просто одетая пожилая жен­щина подошла ко мне после служ­бы и начала со мной разговари­вать о церковных композиторах. Я так удивился! Она назвала це­лый список авторов и произведе­ний, и я подумал, что она знает репертуар больше и лучше меня. И на самом деле в этом нет ниче­го удивительного. В Красноярске всегда была очень высокая куль­тура церковного пения, хоть и да­леко не у всех, конечно.

Эта культура сейчас перешла в другое качество. Раньше люди воспринимали пение историче­ски. Помнили, как было тридцать или пятьдесят лет назад, ведь и в Советском Союзе это высокое искусство не исчезло окончатель­но. Современные поколения смо­трят на традицию через голову эпохи. Вот был золотой период церковного пения, вот период ате­изма и сейчас возрождение.

Меня часто спрашивают, по­чему у нас такие разные песнопе­ния и почему мы не поем в одной манере? Я, конечно, возражаю, ведь в главном ма­нера у нас одна. Но для наглядности я иногда прошу несогласных посмотреть на наш Свято-Троицкий собор. Сколько архитектурных стилей соединилось в его архитектуре! Античный пор­тик с колоннами, византийская полусфера с классицистическим шпилем, а сверху еще купол-лу­ковка! И все это органично. То же самое и в церковном пении. Если композитор, в любую эпоху, соз­давал свои произведения искрен­не, исходя из традиции, у него получится создать настоящую мо­литвенную атмосферу.

До сих пор прихожане нашего храма ждут Неделю о страшном суде, потому что знают, что это единственный раз в году, когда наш хор поет замечательное про­изведение Михаила Архангель­ского «Помышляю день страш­ный». Это очень экспрессивный, насыщенный, эмоциональный концерт. И конечно петь его в дру­гих ситуациях нельзя, потому что это станет искушением. Но один раз в году допускается. И попро­буйте не спеть его! Прихожане не поймут.

? — Вы сказали, что в Крас­ноярске всегда была вы­сокая культура церковного пения. Но сто лет назад наш город был далекой сибирской глубинкой, а потом пришли большевики. Как появилась это культура?

— Роль Красноярска в исто­рии православного пения Сибири совершенно особая в силу ряда случайностей. В начале века к нам приезжали замечательные ком­позиторы и церковные регенты. Здесь, начиная с Павла Иванова- Радкевича, жило много церковных музыкантов очень высокого уров­ня, произведения которых знает вся Россия. В частности, в 1917 году в Красноярск перебрался Фе­дор Васильевич Мясников. Именно он является автором самого извест­ного песнопения, которое знает вся Россия, как сейчас говорят «хита». Да, это можно назвать хитом цер­ковного пения. «Величит душа моя Господа» — любая бабушка в самой глухой деревне знает эту мелодию. И этот человек более десяти лет проработал в Красноярске, был регентом церковного хора в разру­шенном ныне Богородице-Рождественском соборе.

Многие имена талантливых церковных композиторов сегодня забыты красноярцами. Например, Михаил Ступницкий. Как и Мяс­ников и Иванов-Радкевич, он был выпускником Придворной певче­ской капеллы. Его отец похоронен за апсидой нашего Троицкого со­бора, и есть косвенные сведения, что он сам служил здесь, будучи уже иереем. Во всяком случае, у нас в церковной библиотеке есть нотные сборники с экслибрисом священника Михаила Ступницкого. Вот такие замечательные цер­ковные композиторы жили у нас в начале века.

А потом, когда, казалось бы, государственный атеизм востор­жествовал, началась новая жизнь красноярского церковного пения. В конце пятидесятых был унич­тожен русский центр в Харбине. И началась новая эмиграция. Мно­гие уехали в Америку, Австралию, но поток беженцев хлынул и в Рос­сию, а именно в Сибирь. В Красно­ярск приехали два замечательных церковных композитора — Миха­ил Семенович Алтабасов и Сергей Дмитриевич Савватеев. И здесь они внесли большой вклад в местное хо­ровое пение.

? — Но как удалось сохранить эту традицию, если на про­тяжении долгих десятилетий во всем крае было всего два храма?

— Конечно, во многом мы обя­заны сохранению этого наследия са­мому факту существования Троиц­кой церкви. Хор был только здесь. В соборе собирались все певчие из разоренных и разрушенных хра­мов, в том числе и из Покровского, закрытого в 1962 году.

Мне очень повезло, что я стал нести служение именно здесь, ведь когда ты становишься регентом в храме с традициями, а Троицкий именно такой храм, ты погружаешь­ся в предшествующие эпохи.

В 1965 году к нам в Красноярск приехал еще один человек, роль которого в сохранении наследия церковного пения была просто огромной. Именно он донес до нас те традиции, которые были заложе­ны еще в начале века, не дал им ис­чезнуть. Я говорю про архимандри­та Нифонта (Глазова).

Он был фронтовиком, боевым офицером с большим количеством наград и очень серьезными по­следствиями ранений — перебитые коленные чашечки. После войны он принял монашеский постриг и успел послужить регентом в Киево­-Печерской лавре, пока ее не разо­гнали власти.

У нас он был назначен благо­чинным церквей Красноярского округа, своей епархии тогда у нас не было. И, конечно, огромную роль, как бывший регент, он при­давал церковному пению. В Троиц­ком соборе, где он был настоятелем, по его инициативе был пристроен балкон для хора. Здесь собрались все певчие из закрытых храмов, так что хор порой доходил до пятидеся­ти человек.

Когда атеистические власти вы­зывали его к себе, чтобы запретить «устраивать концерты», отец Ни­фонт надевал офицерский мундир, увешанный наградами, и в таком виде являлся к чиновникам. Конеч­но, разговаривали с ним уже не как со «служителем культа», а как с бо­евым офицером. Благодаря этому Троицкий собор не трогали.

Я застал еще этот хор. И это было очень удивительно — в про­винциальном храме поют репертуар Богоявленского собора в Москве. И, конечно, став регентом в этом храме, я всеми силами стараюсь со­хранить то наследие, которое оста­вили здесь эти замечательные люди.

? — Спустя долгие десятилетия работы композитора, преподавателя, регента, мо­жете ли вы сказать, в чем за­ключается особенность слу­жения человека на клиросе?

— Если человек приходит в храм из любопытства — это неплохо. Если человек приходит в храм с молит­вой — это еще лучше. А если с молит­вой и благоговейным отношением он что-то хочет сделать для Церкви — это совсем хорошо. Но если человек приходит для того, чтобы что-то получить от храма — это совершенно никуда не годится.

Ты должен помнить, что Бог дал тебе талант, и ты должен отдать Ему все, что ты можешь сделать. И совсем не обязательно, что люди это оценят. Подавляющее боль­шинство церковных композиторов остаются неизвестными даже для профессионалов, имеющих высшее образование, изучавших историю русской музыки. Эти музыканты от­давали всего себя Богу и совершенно не стремились к тому, чтобы их де­ятельность приобрела известность. Открываешь сборники песнопений начала XX века, и авторы замеча­тельных произведений, которые знает вся Россия, обозначены тремя звездочками. Никто не знает авто­ров.

Церковный хор не просто поет какие-то песни, он возносит мо­литвы к Богу, эти молитвы берет за основу своей работы и композитор. И никто не должен думать здесь о славе или об известности, пы­таться продемонстрировать всем свой талант, но трудиться для Бога и людей.

Проект «Корни и крона» реализуется при поддержке грантового конкурса «Православная инициатива»

Максим Рычков

В конце мая в Красноярском крае началось воплощение в жизнь уникального начина­ния — проекта «Развитие прак­тик интеграции ценностного содержания предмета ОДНКНР в преподавание словесности», победителя конкурса малых грантов «Мы говорим по-русски!» от международного открытого грантового конкурса «Православная инициатива».

Проект, востребованный временем

Почему проект является первым в своем роде для Красноярского края? В его рамках планируется про­вести экспертизу материалов других проектов-победителей «Православ­ной инициативы», что будет содей­ствовать выработке общего норма­тивного плана для преподавания ОДНКНР в школах всего нашего необъятного региона.

Сейчас же сколько-нибудь об­щей базы для преподавания Основ духовно-нравственной культуры в наших школах нет. А ведь в обра­зовательной программе он появил­ся еще четыре года назад. Помочь образовательным организациям в этом намерена автономная не­коммерческая организация допол­нительного профессионального об­разования «Красноярский институт развития духовно-нравственной культуры» — под ее началом проект «Развитие практик интеграции…» непосредственно воплощается в жизнь.

— Предмет «Основы духовно­-нравственной культуры народов России» вводится в школах края с 2015года, но далеко не везде есть понимание того, как предпочтительнее его преподавать. Не все директора школ осознают, насколько ОДНКНР важен для воспитательной работы в школах, привития подросткам па­триотических и гражданственных ценностей, — рассказывает руково­дитель проекта Елена Пригодич — директор Красноярского института развития духовно-нравственной культуры, старший преподаватель Сибирского федерального уни­верситета, региональный эксперт по введению предметных областей ОРКСЭ и ОДНКНР.

Лесосибирск: начало положено

Реализация проекта стартовала 22 мая в городе Лесосибирске — с регионального методического семинара учителей русского языка и литературы «Развитие в системе общего образования Красноярско­го края новых практик интеграции в преподавание русского языка и ли­тературы ценностного содержания предметной области ОДНКНР» в местной православной гимназии праведного Иоанна Кронштадт­ского.

Событие собрало учителей и заместителей директоров обще­образовательных школ из горо­дов Енисейска и Лесосибирска; поселков и сел Енисейского, Казачинского, Пировского, Севе­ро-Енисейского и Мотыгинского районов. В качестве модератора работу семинара возглавила кан­дидат педагогических наук, до­цент, ответственный секретарь Красноярского регионального от­деления Национальной родитель­ской ассоциации, директор АНО ДПО «Институт образования взрослых» Жанна Тимошкова.

Программа включила в себя представление методических материалов, подготовленных в рамках грантового конкур­са «Православная инициатива» (в частности, учебных и электив­ных курсов, интегрированных с разными предметами школьной программы) и круглый стол «Ме­тодика интеграции в преподава­ние учебных предметов и во внеу­рочную деятельность содержания предметной области ОДНКНР».

Перед началом обсуждений к участникам обратился дирек­тор Архиерейского образова­тельного центра Красноярской епархии, член Общественной па­латы Красноярского края, заведу­ющий лабораторией «Организация и методика формирования ду­ховно-нравственной культуры» Красноярского института повы­шения квалификации работников образования Андрей Бардаков. Андрей Васильевич напомнил со­бравшимся педагогам о том, что подлинное духовно-нравственное воспитание в условиях XXI века может быть плодом только обсто­ятельного и полноценного диа­лога между Церковью, сферой об­разования и светским обществом.

Красноярск: «Подобные начинания помогают педагогам»

Мероприятия в рамках про­екта «Развитие практик инте­грации….» продолжил 23 мая се­минар учителей русского языка и литературы «Развитие в систе­ме общего образования Краснояр­ского края новых практик инте­грации в преподавание русского языка и литературы ценностного содержания предметной области ОДНКНР» в красноярском Архие­рейском доме. Модераторами об­суждений выступили Елена Пригодич и Жанна Тимошкова.

Участниками семинара стали представители педагогического сообщества городов Краснояр­ска, Дивногорска, Сосновоборска, Железногорска и Зеленогорска; Емельяновского, Березовского, Уярского, Сухобузимского и Большемуртинского районов. Перед на­чалом работы к собравшим­ся с привет­ственными словами обратились директор Архиерейского образо­вательного центра Красноярской епархии Андрей Бардаков и пред­седатель Палаты просветитель­ства и образования Гражданской Ассамблеи Красноярского края Светлана Бордукова.

Они напомнили представите­лям педагогической обществен­ности о высоких целях проекта «Развитие практик интеграции…», направленного на построение действенной системы духовно-­нравственного воспитания в об­щеобразовательных организаци­ях нашего региона.

—       Ценности православной культуры не взяты из ниоткуда. В соответствии с ними жили мно­гие поколения жителей России. Ими вдохновлялись выдающиеся деятели отечественной культуры, науки, искусств. Речь идет о таких понятиях как сплоченность, забо­та о ближних, милосердие, любовь к Отечеству, — отметил Андрей Бардаков.

Светлана Бордукова, в свою очередь, обратила внимание на востребованность таких иници­атив у современного российского педагогического сообщества:

—       Подобные начинания помо­гают учителям в их работе, по­могают им в воспитании подрас­тающего поколения, — то есть, в конечном счете, меняют к луч­шему сознание людей. В области духовно-нравственного воспита­ния сейчас в школах чувствуется методологический «голод». Каж­дый учитель вынужден быть нова­тором, но не каждому это под силу самому по себе. А ведь педагог при­зван быть мастером, который спо­собен не только объяснить детям свой предмет, но и привить им лю­бовь к Отечеству и его культуре.

Работу семинара продолжили выполнение творческих заданий в группах на тему «Интеграция ОДНКНР в преподавание предме­тов и внеурочную деятельность», представление методологических материалов и общее осмысление итогов семинара.

***

Начало реализации проекта «Развитие практик интеграции…» показало высокий уровень инте­реса к начинанию у самих педа­гогов.

—      Такие встречи нужны и по­лезны. Мы получаем методическую помощь, находим друзей и едино­мышленников; очень хочется по­сещать подобные семинары как можно чаще!

—      Большое спасибо всем ор­ганизаторам! Благодаря таким мероприятиям по-настоящему осознаешь цели наши работы, по­нимаешь наше общее стремление к просвещению, духовному обога­щению своих учеников.

В свою очередь, Елена Пригодич констатировала:

—      У учителей из разных школ нашего края, в разных городах и районах, есть желание учить­ся. Есть желание открывать для себя новое, расширять свой круго­зор, получать новые методические материалы в самой разной форме, вплоть до фильмов и видеороликов.

Добавим, что каждому из участников семинаров в Лесосибирске и Красноярске органи­заторы преподнесли памятные сертификаты, диски с информаци­онными ресурсами «Интеграция содержания ОДНКНР в препо­давание предметов и внеурочную деятельность» и сборники мате­риалов XVIII Красноярских кра­евых Рождественских образова­тельных чтений.

Мероприятия в рамках про­екта продолжатся летом: новыми встречами с представителями пе­дагогического сообщества в Красноярске и Канске.

Роман Бобров

Отец Евфимий Горячев ро­дился в 1884 году в дале­кой Пензенской губернии. Он рано осиротел, и на вос­питание его взял местный священник — событие, быть может, судьбонос­ное. Уже в 1912-1913 году он отпра­вился на Третьи пастырские курсы в Москву, где проходил обучение с несколькими другими будущими священниками Енисейской епархии.

Всё дело в том, что сами Третьи пастырские курсы задумывались их организатором протоиереем Иоанном Восторговым, — мисси­онером, занимавшимся развитием Православия к востоку от Урала, и тоже, впоследствии, священномучеником, — как способ наладить церковно-приходскую жизнь в Си­бири, заселявшейся переселенцами по столыпинской реформе. Пред­полагалось отправить в Сибирь 196 человек, но в реальности по­ехало даже больше — 235, из ко­торых 16 стали священниками или псаломщиками при новооткрытых приходах Енисейской епархии.

Первым местом служения отца Евфимия Горячева стало село с гово­рящим названием Ново-Новоселово (ныне — с. Бычки). Уже там про­явился его дар к проповеди: жившие за много верст крестьяне снаряжали подводы и привозили священника к себе, только чтобы послушать его слова. Будущий священномученик славился своим сочувствием и от­зывчивостью, был готов отдать сво­им прихожанам последний кусок хлеба, а для своей семьи пропитание добывал не по­жертвованиями прихожан, а тяже­лым крестьянским трудом.

Незадолго перед револю­цией и Гражданской войной отца Евфимия назна­чили благочин­ным Ачинского округа. Война пришла в Ачинский округ вместе с отрядом партизан Петра Щетинкина, и наступило время для тяжелого выбора, сделать который пришлось всем пастырям Русской Церкви в те страшные годы. Многие священнослужители предпочли под­держать «белых», ратовавших за со­хранение старой власти и порядков, в том числе — положения Церкви, которую большевики уже успели отсоединить от своего государства и лишить права на имущество. Не­которые решились переметнуться в стан будущих триумфаторов, тем самым сохранив, или, по крайней мере, немного продлив себе жизнь. Но с точки зрения фундаментальных евангельских истин выбор ни одной из сторон не мог быть абсолютно верным — ведь в обоих лагерях ца­рили злоба и ожесточение братоу­бийственной бойни.

Некоторые пастыри сделали са­мый сложный, самый опасный, но, быть может, самый верный выбор, всеми силами оставаясь в стороне от конфликта и противоборства, стремясь к примирению воюющих сторон. Они продолжали служить и нести Слово Божие, когда вокруг царили разруха, грабежи и смерть. Среди таких священников был и отец Евфимий Горячев.

И в его случае эта ставка на принцип и мораль невероятным об­разом оказалась даже спасительной — Щетинкину такие люди нрави­лись. Однажды он даже спрашивал у прихожан разрешения увезти отца Евфимия в село Красное для совер­шения треб, прихода-то там не было. Но крестьяне своего батюшку с пар­тизанами отпускать не хотели, и ко­мандир распорядился окончательно оставить его в покое. Священнику удалось пережить и экспедиции карательных «белых» отрядов — несмотря на попытки защитить своих прихожан от расправы.

Но Гражданская война закончи­лась, и во всей Сибири окончатель­но установилась советская власть со своей антицерковной идеологией. В первые годы после массового тер­рора военных лет она пыталась дей­ствовать словно исподтишка, через пропаганду и юридические ограни­чения. Большевики пошли на весь­ма изысканный, на фоне грядущих репрессий, и тем не менее очень под­лый шаг, попытавшись соорудить в Русской Православной Церкви рас­кол. В условиях больших потерь сре­ди священства и епископата Церкви, резкого перехода из состояния едва ли не государственного министер­ства на полулегальное положение, в Советской России появляется «Российская Православная Цер­ковь», более известная как «Живая церковь» — «обновленцы».

В первые годы своего существо­вания она обрела очень большую силу; по некоторым данным, в об­новленчество переметнулись до по­ловины всего клира Русской Право­славной Церкви. И это тоже можно было понять — единственная при­знаваемая правительством право­славная Церковь казалась гарантией безопасности, да и ее «демократиче­ская» идеология на фоне всех происходивших в стране перемен мог­ла показаться привлекательной. Но на деле речь шла о нарушении канонов Церкви — как, например, второженство священников, ликви­дация монашества, и многое другое под вывеской «демократизации».

Не обошло обновленчество сто­роной и Ачинскую землю. В 1922 году раскольники отстранили отца Евфимия от должности, а затем и лишили сана, — такой была цена сохранения верности канонической Церкви. По­мог пастырю епископ Амфилохий (Скворцов), — тоже мученик за веру и борец с «обновленцами» — после хиротонии и назначения на Красно­ярскую кафедру в 1925 году. Прежде, после уклонения предыдущего епи­скопа Зосимы (Сидоровского) в рас­кол в 1922 году, в епархии не было канонического архиерея. Владыка Амфилохий восстановил отца Евфимия в сане, назначил настоятелем Никольской церкви в Большом Улуе, а в 1926 вернул и обязанности благо­чинного Ачинского округа.

Сам факт прибытия православ­ного архиерея в Красноярск на­нес удар по позициям обновленцев — большеулуйцы сами прогнали их из своего храма. К борьбе с об­новленцами с новыми силами под­ключился и отец Евфимий, и уже к лету (владыка Амфилохий приехал весной) в Ачинском благочинии не осталось ни одного обновленческого прихода.

Продолжение борьбы с обнов­ленческим расколом, все еще под­держиваемым властями, в конечном счете и погубило Евфимия Горячева. Последовали аресты, ссылки, лагер­ные сроки. Жизнь священника и его семьи сделалась невыносимой. Сна­чала власти отобрали дом, пришлось переселиться в баню на окраине Ачинска, — на самом деле, ужасное в сибирском-то климате решение, но часто встречавшееся из-за вы­селений среди семей священников в те годы. В 1929 случился первый арест, а после долгого и изнуритель­ного следствия — первый лагерный срок, на 3 года. К семье отец Евфимий вернулся изможденным, а ачин­ский Казанский собор к тому време­ни уже был закрыт.

Но талантливый проповедник и борец с расколом был хорошо известен за пределами Ачинского церковного округа. Священника пригласили в деревню Скрипачи нынешнего Шарыповского района. Впрочем, служил он там недолго — церковь вскоре тоже закрыли. Чтобы не обременять голодавшую семью, отец Евфимий на какое-то время даже покинул ее, зная, что все гоне­ния обращены именно на него.

В 1934 пастыря вновь пригла­сили в храм — на этот раз в дерев­ню Бея, на юге. Там он стал благо­чинным 5-го округа Минусинского викариатства, но и это продлилось недолго — через год, после много­численных нападок на храм со сто­роны местных властей, его все же закрыли под предлогом необходи­мости ремонта. Отец Евфимий про­должал служить, теперь на дому.

В 1936 году его снова арестовали. Здоровье священника было сильно подорвано лишениями и тюрьмой, тяжелым лагерным трудом. Тогда же у него случился инфаркт. Дочь Антонина, навещая отца в больнице, убедила его сделать фотографию, — впоследствии единственный сохра­нившийся снимок пастыря.

Несмотря на тяжелую болезнь, богоборческие власти не собира­лась дать отцу Евфимию умереть своей смертью. После следствия его отправили в Карагандинский ис­правительно-трудовой лагерь и там уже завели новое дело. Из лагерной больницы летом 1937 года он на­писал семье последнее письмо, зная уже, что оно станет прощальным. По новому делу священномученика приговорили к расстрелу. Раньше отца Евфимия обвиняли в «анти­советской агитации» и создании «контрреволюционной  организа­ции» — стандартно-абсурдные обвинения для священнослужителей в те годы, а оснований расстрельного приговора сейчас вовсе не сыскать… 15 сентября 1937 года при­говор привели в исполнение.

В 2000 году, вместе с сотнями других мучеников, Архиерейский Собор Русской Православной Церк­ви прославит отца Евфимия Горя­чева в сонме новомучеников и ис­поведников Церкви Русской. Место захоронения честных останков свя­того неизвестно по сей день.

Проект «Этапами веры» осуществляется при поддержке гранатового конкурса «Православная инициатива»

Максим Рычков

В середине мая российское общество всколыхнули неприятные события в Екатеринбурге. Акция протеста местных «защитников сквера» — очевидно, заранее спланированная и хорошо подготовленная — против восстановления в городе Екатерининского собора переросла в столкновения с блюстителями правопорядка.

Не касаясь темы организаторов этой акции и их подлинных целей, следует признать тревожность самого факта «политизации» антихрамового протеста. Ведь следующей подобной «горячей точкой» на карте России может стать наш Красноярск, где до сих пор не утихла широкая общественная дискуссия вокруг возрождения на набережной в районе Стрелки Богородице-Рождественского кафедрального собора.

Аргументы, приводимые про­тивниками строительства, во многом несостоятельны и строятся на сознательном искажении фактов. Поэтому мы считаем необходимым опровергнуть досужие домыслы относительно восстановления исторического кафедрального собора в краевой столице.

МИФ 1

«Собор — бессмысленная постройка, его хотят возвести только потому, что так кто-то решил „наверху»».

Даже на общем фоне бытую­щих вокруг Богородице-Рождественского собора стереотипов этот — безусловно, наименее со­стоятельный.

Каждому более-менее знающе­му историю родного города крас­ноярцу известно: этот храм про­стоял 75 лет (с 1861 по 1936 года). Его спроектировал сам К.Ф. Тон — создатель Храма Христа Спасителя и Большого Кремлевского дворца.

Строительство на свои сред­ства профинансировали красно­ярцы, а возведение собора стало важной символической ве­хой в истории будущей краевой столицы: из небольшого городка на окраине империи Красноярск окончательно превратился в один из важнейших центров всей азиатской части России. Ведь нигде в Сибири и на Дальнем Востоке в ту пору не было храма больше и красивее.

Безусловно, Богородице-Рождественский собор был главной достопримечательностью доре­волюционного Красноярска. Его неоднократно посещали члены царской семьи, иностранные путе­шественники и дипломаты. Храм служил не только местом для мо­литвы и архитектурным памятни­ком; при нем действовали школа, библиотека, оказывалась помощь неимущим.

Уничтожение кафедрально­го собора в 1936 году стало во­люнтаристским актом безбожных властей в духе общей политики «воинствующего атеизма». С ве­рующими красноярцами никто и не думал согласовывать или хоть как-то обсуждать этот варварский акт. Глубоко символично, что взорвать историческое здание удалось только с тре­тьей попытки.

МИФ 2

«Храмов в городе и так много, стоят пустые.  Новый никому не нужен»

В миллионном Красноярске на сегодняшний день насчитыва­ется около 40 храмов разных кон­фессий. Православных церквей среди них — явное большинство, но не стоит забывать, что по-настоящему крупные, способные вместить несколько сотен верую­щих можно буквально пересчитать по пальцам.

Посреди недели, в «обычные» дни, многие храмы действительно стоят полупустыми. Но ведь в дни двунадесятых и великих церков­ных праздников счет только тем, кто подойдет в этих же церквях за Литургией к Причастию, пой­дет на тысячи. Например, торго­во-развлекательные центры тоже отнюдь не наполнены людьми в будни, однако почему-то не при­нято говорить, что их в последнее время в нашем городе стало слиш­ком много.

Вообще, «много» или «мало» — это оценочные, субъективные категории. Предоставим слово су­хой статистике: на 100 тысяч крас­ноярцев приходится лишь четыре храма. При этом, на такое же коли­чество горожан приходится, ска­жем, 11 отделений микрофинансо­вых организаций, 32 алкомаркета и 33 ломбарда. Почему-то столь заметное присутствие подобных заведений в Красноярске гнева у «прогрессивной общественно­сти» не вызывает.

Интересно, что в масштабе всей России, из числа других городов-миллионеров, меньше хра­мов «на душу населения» только в одном Челябинске. В соседнем с нами Новосибирске, к примеру, на 100 тысяч жителей приходится 6 храмов, в Казани — 8, в Нижнем Новгороде и Самаре — вообще по 9 (а это даже больше чем в Москве и Санкт-Петербурге). Неужели люди в этих городах настолько набожнее красноярцев? Верится с трудом. Но то, что там с большим почтением относятся к своей исто­рии и ее памятникам — сомнению не подлежит.

МИФ 3

«В Красноярске и так мало зеленых зон, храм на Стрелке ее уничтожит»

«Экологическая карта» являет­ся одной из самых любимых в играх борцов против храмов из разных российских городов. Под такими «знаменами» начинали протесту­ющие в печально знаменитом мо­сковском парке «Торфянка», их же они используют в упомянутом выше екатеринбургском противостоянии.

Не гнушаются говорить о «зе­леных зонах» и красноярские хра­моборцы, хотя в нашем случае эти доводы, мягко говоря, выглядят сомнительно. Во-первых, назвать по-настоящему «зеленой зоной» Стрелку в ее нынешнем виде мож­но с очень большой натяжкой. Во-вторых, строительство или воссоз­дание красноярских храмов всегда шло сугубо во благо прилегающей территории.

Самыми показательными при­мерами тому только в Краснояр­ске служат Успенский мужской монастырь, Никольский храмовый комплекс, храмы Рождества Хри­стова и Архистратига Михаила. За­брошенные или пустующие участки земли благодаря храмостроитель­ству превратились в настоящие зе­леные зоны, где в хорошую погоду могут гулять абсолютно любые люди с разным мировоззрением — при соблюдении известных правил приличия.

МИФ 4

«В центре Красноярска и так много храмов. Новый лучше построить где-нибудь в другом месте»

В том-то и дело, что Богородице-Рождественская церковь — это не «новый храм». Это — наше воз­рождаемое историческое наследие, притом — кафедральный собор.

Храмы такого статуса просто обя­заны стоять в центральной части города; это неписаное правило не­преложно соблюдают и в католиче­ском, и в православном мире.

Кафедральный собор — это больше чем просто место молит­вы. Это — неотъемлемый атри­бут «лица» любого города, одна из ключевых его достопримеча­тельностей, его архитектурная до­минанта. Разве ему может быть ме­сто где-то на городских окраинах? Читатель может себе представить, к примеру, что московский Храм Христа Спасителя в 1990-х решили бы поставить где-нибудь в Биби­рево или на Кузьминках? Согласи­тесь, что это было бы совершенно нелепо и неуместно.

Кстати, Москва — не единствен­ный пример тому, как в новейшей российской истории чтимую святы­ню воссоздавали именно на подоба­ющем ей месте. В центральной части своих городов восстановили, в част­ности, два Успенских кафедральных собора — в Омске и Ярославле. Точ­но так же поступают сейчас в Пензе — возрождая на историческом месте Спасский кафедральный собор (там строителям остались только отде­лочные работы).

Разумеется, наш Богородице-Рождественский собор непосред­ственно на историческом месте не поставить. Но набережная в районе Стрелки выглядит умест­ной альтернативой: и потому, что когда-то здесь возвышался другой утраченный в советские годы ве­личественный собор — Воскресен­ский, — и потому как именно с этого места, по сути, и началась история Красноярска, которую невозможно представить без Православия.

МИФ 5

«Церковь получила участок на Стрелке незаконно, в обход необходимых процедур»

Муниципальные власти совер­шенно по закону передали данный участок территории епархии в 2016 году. Этому решению предшествова­ло длительное открытое обсуждение вопроса, проведение необходимых геологических экспертиз.

Интересно, что до передачи зе­мельного участка Русской Право­славной Церкви здесь планировалось возведение трех торгово-офисных 100-метровых высотных зданий, со­единенных между собой переходами. Думаю, что нет нужды объяснять, как такое строительство отозвалось бы и на общем архитектурном обли­ке города, и на состоянии той самой «зеленой зоны», которую так пылко отстаивают общественники-храмо­борцы.

В конце концов, невольно возни­кает вопрос: а куда наши «защитники скверов» и «зеленых зон» смотрят, когда в городе «точечно» возводится очередная жилая многоэтажка или торговый комплекс? Видимо, их «за­щитные» устремления должным об­разом стимулирует только возведе­ние православных церквей.