8 июля, в День семьи, любви и верности, некоторые семьи Красноярска получили благодарственные письма за достойный пример в воспитании детей и сохранение православных традиций и семейных ценностей. Одна их таких семей — семья Нефедьевых: отец Димитрий и матушка Ксения. Беседу с ними о воспитании детей и семейных традициях читайте в интервью, подготовленном пресс-службой красноярского Иоанно-Предтеченского прихода.

? — Расскажите, как все начиналось?

О. Димитрий Нефедьев: Мы познакомились 20 лет назад на музыкальном фестивале, через год поженились. И через четыре года у нас начали появляться дети. Сначала Саша с Алексеем, затем Антон и Настя. Мы никогда не задумывались на тему количества детей, сколько получилось, столько и хорошо.

? — А чем отличается жизнь семьи священнослужителя от жизни простых православных людей? 

Д. Н.: Да особо ничем не отличается. Есть общие правила для всех христиан. Конечно, если бы у нас в России, как раньше, было сословное общество, а в нем — духовное сословие, где отцы бы готовили своих сыновей в священники, то уклад семьи бы кардинально был другим. Но мы не задаемся целью, чтобы наши дети стали священнослужителями. К этому должен призывать Господь.

Матушка Ксения Нефедьева: Наша жизнь после рукоположения супруга сначала в диаконы, затем в священники, не поменялась. Разве что, изменился режим питания, потому что супруг не ест до Литургии.

? — Как вы пришли к Богу? 

Д. Н.: В храм мы пришли вместе. И за нами пришли мои родители. Мы крестились вместе с отцом. Но в Господа я еще уверовал, когда мне было лет 16. Но тогда мы ходили к баптистам. Только позже пришло понимание, что истина — в православии. Мы пришли в церковь, когда у нас уже было двое старших детей.

? — А одноклассники не интересуются у ваших детей такой специфической профессией их папы? 

К. Н.: Трое наших детей находятся на семейном обучении, старший, Алексей, пожелал учиться в школе.

? — А почему вы избрали такой нестандартный подход к образованию детей? 

К. Н.: Я не работаю. После окончания педагогического университета я задумалась, что мне важно в этой жизни: учить чужих детей или заниматься своей семьей? И поняла, что свои дети важнее. Нам эта форма обучения кажется наиболее правильной. В начальной школе закладывается основы личности. Важно уметь сказать нет, пойти против общественного мнения. А в нашей общеобразовательной школе наоборот учат этого не делать, заставляют быть как все. Я сама училась на семейном обучении, мой брат тоже, он впоследствии даже получал президентскую стипендию. Когда мы Сашу забрали из школы в седьмом классе, она стала намного адекватнее. Потому что неконтролируемое поведение подростков очень плохо влияет на их мироощущение.

Для того, чтобы обучаться в семье, нужно желание ребенка. И они изъявили это желание. Дети ходили сначала в православную гимназию. Но там обучение только до четвертого класса. А когда пришла пора старшим детям выпускаться из нее, мы всех перевели на семейное обучение. Организовать это непросто. Девять месяцев очень тяжело. Мы приглашаем репетиторов по некоторым предметам, некоторые дисциплины я преподаю сама. Раз в полгода, или раз в год дети успешно сдают экзамены в школе по месту жительства. Педагоги к таким формам обучения относятся как неизбежному злу, но постепенно привыкают, так как в Красноярске это не редкость, в городе есть общественное движение в поддержку семейного образования, в которое входят около 300 семей.

? — А не было опасений, что дети будут лишены общения со сверстниками? 

К. Н.: Этого не надо бояться абсолютно! Они же ходят в художественную школу, на борьбу, во дворе играют. Наоборот, они находятся в выигрышной ситуации, потому что могут выбрать себе друзей по интересам и по сердцу.

?— Как в вашей семье обстоят дела с гаджетами, телевизором? 

К. Н.: У нас в семье существует четкое планирование времени. Если ты хочешь вечером посмотреть фильм, то должен все, что нужно, сделать в течение дня.

? — Остается ли время на свои собственные увлечения при таком полном погружении в семью? 

К. Н.: Мне было интересно попробовать что-то сложное, и я освоила золотную вышивку. Это наше древнерусское рукоделие, очень красиво, нервы успокаивает. Мне удобно что-то делать руками из-за графика. Когда, например, занимаюсь с детьми математикой, у меня руки свободны. Поэтому я либо шью, либо вышиваю, не люблю сидеть без дела.

? — Спорт занимает отдельное место в жизни вашей семьи? 

К. Н.: Да. Когда у меня начались проблемы со здоровьем, я поняла, что можно пойти в поликлинику, а можно в спортзал. И я выбрала второе. Детей отдали в спорт, чтобы выработать привычку, чтобы у них осталось понимание, что три раза в неделю нужно заниматься своим телом. Тогда во взрослой жизни можно избежать многих проблем со здоровьем. Это как в молитве: если каждый день молиться, то вырабатывается привычка.

? — А почему девочек отдали на борьбу? 

Д. Н.: Они сами захотели. Возле нашего дома Школа олимпийского резерва. Мы сначала отдали мальчишек. А Настя ходила на акробатику. Но потом она сходила с братом на тренировки, ей понравилось, и попросилась на борьбу. Потом все съездили в лагерь, и Саша окунулась в эту атмосферу. И с тех пор все занимаются борьбой.

? — Алексей — ваш приемный сын. В чем-то его воспитание отличается? И как вы решились на этот шаг? 

К. Н.: Когда я родила Сашу, первую дочку, в роддоме остался ребенок, мама которого сбежала. Это было на Украине, там было совсем плохо с финансированием. Потому что даже смеси приносили местные жители. Отдали нам его двухмесячным, еще до того, как мы оформили документы, потому что кормить его было нечем. У него был рахит страшный: большой живот, вышарканные волосы. Очень было все грустно.

? — С какими проблемами пришлось столкнуться? 

К. Н.: Мы поняли, что генетика — очень сильная вещь. У него свое представление обо всем, даже о справедливости. Генами заложено даже то, что честно, что важно. А воспитанием можно только сгладить, скорректировать. В пять лет от чужих людей он узнал, что нам не родной. Но это и хорошо. По опыту, детям это лучше говорить в маленьком возрасте. Если узнают в подростковом, то возникает больше проблем. Когда сталкиваемся с трудностями, нам помогают специалисты из органов опеки. Беседуют с ребенком, это хорошо помогает.

? — Что вы хотите заложить в своих детях. Чему их научить? 

Д. Н.: У нас нет четкого плана воспитания детей. У англичан есть хорошая поговорка: «Не воспитывайте детей, воспитывайте себя. Они все равно возьмут с вас пример».

? — А правила есть в вашей семье? 

К. Н.: У нас в семье жесткая иерархия. Главный папа. Потом мама, дальше по старшинству. Грубо говоря, если осталась лишняя конфета, то она достается папе. А он уже сам решает, как ей распорядится. Мы даем понять детям: то, что ты ребенок — не значит, что ты главный. Это проще, когда с детства воспитывается уважение к родителям, к старшим вообще. Когда у меня дети спрашивают, кого я больше люблю, я всегда отвечаю: «Папу».

? — Как научить детей молитве? 

Д. Н.: Постепенно. Пока наши дети были маленькие, молились все вместе. Сейчас они сами. Иногда бывает, что забывают. Особенно перед едой. Тогда я напоминаю, шучу, что поросята не молятся, и это действует. Но мы не нагружаем их молитвенными правилами, все даем по силам.

? — А вы знаете, как сделать так, чтобы дети полюбили Бога? 

Д. Н.: Это не в нашей компетенции. Каждый человек должен пережить свою встречу с Богом. Пока он это не переживет, то он не поверит. Бывают, конечно, редкие случаи, когда человек с детства расположен к этому. Из четверых детей у нас только Антон с детства любит молитву, Закон Божий. Ведь таких людей, как Серафим Саровский, очень мало. Не зря же у нас в Священном Писании есть притча про блудного сына, и не зря в Ветхом Завете столько примеров детей, совершенно не знающих Бога. И нет никакой гарантии, что у священника будут верующие дети. Можно воспитать нравственное понимание вещей, привить христианские взгляды на положение вещей, рассказать, что такое грех и добродетель. А любви к Богу научить нельзя. Человек должен сам до этого дойти. Богоискание — личное. А мы можем только молиться. Ведь Дух дышит, где хочет.

Беседовала Екатерина Перышкина. Фото из семейного архива.

Русская Православная Церковь не планирует признавать подлинность царских останков к 100-летию со дня расстрела Николая II и его близких. Решение по этому вопросу не будет приурочено к какой-либо дате, заявил председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, член Высшего Церковного Совета Владимир Легойда. В интервью «Известиям» он оценил риски предоставления автокефалии Украинской Церкви, рассказал о том, как Русская Православная Церковь относится к пенсионной реформе, и ответил на другие актуальные для Церкви и общества вопросы. 

— Вы человек очень разносторонний: активно занимаетесь просветительской деятельностью, давно и успешно издаете журнал «Фома». А теперь занялись и телевизионным проектом. Расскажите подробнее о творческой составляющей вашей деятельности.

— Телеканал «Спас» предложил программу с моим участием. Речь шла о том, чтобы я отвечал на вопросы по повестке. Я предложил альтернативу: «Давайте я буду вопросы задавать». Так по выходным мы стали записывать программу «Парсуна». Название предложил один мой друг. «Парсуна» — это портрет, написанный в технике иконы. Я понял, что это то, чего хочу. Решили делать не классическое интервью, когда спрашивающего как бы нет, а именно беседу, в которой ты вместе с гостем создаешь его портрет. Условно говоря, такой «АнтиДудь». Мне кажется интересным то, что делает Дудь. Он попал в аудиторию, которая не доверяет ТВ-форматам и жаждет новой искренности. Но почти всё, что спрашивает Юрий у своих гостей, мне неинтересно: какая у человека зарплата, когда у него последний раз был секс и какое у него любимое матерное слово. Меня интересует, что человек думает о добре и зле, как различает понятия терпения, смирения и толерантности. Извиняется ли он перед подчиненными. Кстати, недавно спросил об этом в своей программе у министра просвещения Ольги Юрьевны Васильевой. Она сказала: «Да».

— Ваши творческие проекты — личная отдушина, часть служебного функционала или это неразрывные составляющие работы?

— Они не связаны напрямую с моим служением в церковных структурах. Но связаны с моим служением Церкви, простите за высокий штиль. Преподавание в институте — это отдушина. Из всего, что я делаю, самое интересное для меня — общение со студентами, в том числе и потому, что я всё время должен меняться. Я начал преподавать в 1994 году. Но каждый раз, когда вхожу в аудиторию, волнуюсь.

— В июле исполняется сто лет со дня расстрела царя и его близких. 16 июля Патриарх Кирилл в Екатеринбурге возглавит Божественную литургию перед крестным ходом до Ганиной ямы. До сих пор РПЦ не признала подлинность царских останков. Хотя по итогам генетической экспертизы скелета, найденного в Екатеринбурге, его ДНК совпала с ДНК останков Александра III — отца Николая II. Следует ли ожидать заявления о признании в Царские дни? 

— Церковное признание возможно не ранее завершения всех экспертиз: генетических, исторических, антропологических и криминалистических. Решение, скорее всего, будет приниматься на уровне Архиерейского Собора, в силу важности вопроса. Оно не будет приурочено к какой-то дате. Как многократно подчеркивал Патриарх, в этом вопросе у нас нет права на ошибку. Научная экспертиза может говорить о 70–80% вероятности. Церкви желательно исключить эти 20% сомнений.

Завершение научной экспертизы — это публикация результатов в рецензируемых научных изданиях. Насколько я знаю, ее пока не было. Не надо забывать, что все эти исследования происходят в рамках вновь открытого Следственным комитетом уголовного дела. Мы будем делать выводы уже после того, когда на основании экспертиз следователи вынесут какое-то решение.

— Церковь активно участвует в жизни общества, высказывает свою позицию по самым актуальным проблемам современности. Сейчас тема номер один — пенсионная реформа. Понимаю, что прямого отношения к Церкви она не имеет, но тем не менее затрагивает всё общество. Ведется ли обсуждение этой проблемы внутри Церкви? Можно ли ждать официальных заявлений по этому вопросу?

— Священники и миряне могут комментировать любую проблему общества — имеют на это право, как и все граждане. Ни в коей мере не выражая в данном случае официальную позицию, могу сказать, что всё чаще убеждаюсь — в современном мире людей, выросших в свободных условиях (кто бы что ни говорил про демократию в России), любые реформы, любые изменения должны быть убедительно разъяснены гражданам. Кроме того, эти реформы не должны приводить к ухудшению жизни людей. Такая взволнованная реакция общества нередко связана с тем, что люди не понимают происходящее или их не убеждают прозвучавшие аргументы. Значит, нужно искать слова, объяснять. Возможно, корректировать первоначальные планы. Право высказаться публично на эту тему у Церкви есть.

— Насколько это затрагивает священнослужителей, клириков?

— Пенсия священникам начисляется, как всем гражданам, — по достижении пенсионного возраста. Что касается церковного устава, то здесь 75 лет — это порог, когда архиерей должен написать прошение о почислении на покой. А Синод может это решение удовлетворить или попросить владыку продолжить служение. Похожим образом обстоит дело с благочинными, настоятелями и сотрудниками церковных структур.

— Как в последнее время выстраиваются отношения с Константинопольским Патриархатом? Существует ли риск предоставления автокефалии Украинской Церкви?

— Инициатива украинской власти о предоставлении автокефалии — это попытка привнести политическую составляющую в сугубо канонический вопрос. Власть следует политической логике: если есть независимое государство, в его границах должна существовать независимая Церковь. Но канонические правила иные. Существует, например, древний Александрийский Патриархат, каноническая территория которого не определяется государственными границами. Русская Церковь сегодня сохраняет духовное единство православных 16 государств. Нет никаких внутренних оснований для того, чтобы эту живую ткань разорвать.

На Украине существует каноническая Церковь — Украинская Православная Церковь, возглавляемая Блаженнейшим митрополитом Онуфрием и являющаяся органической частью Московского Патриархата. Она никуда не обращалась с просьбами об автокефалии. Мы верим, что любые действия Константинополя будут находиться в канонической логике, что на Фанаре не раз подчеркивали.

— Как развивается диалог с Католической Церковью? Встреча папы Римского с Патриархом придала динамики этим отношениям? 

— Основная повестка встречи не касалась двусторонних отношений православных и католиков. Она касалась положения христиан в мире. Один из главных итогов — то, что тема преследования христиан в XXI веке стала совершенно очевидной. До встречи многократные попытки Русской Церкви на разных международных площадках заявить о преследовании христиан не приводили к таким результатам. А теперь и конгресс США употребил термин «геноцид христиан». Думаю, в том числе и по итогам этой встречи.

Она улучшила общую динамику отношений. Как известно, некоторое время назад состоялся телефонный разговор Патриарха с папой, касающийся ситуации в Сирии. Предстоятели показали пример политикам, как люди, у которых непростая двусторонняя повестка, ради достижения серьезных целей могут над ней подняться и договориться друг с другом.

— Подвижки с униатством на Украине произошли? Возвращены ли захваченные храмы православным?

— Насколько нам известно, нет. Главным результатом было заявление, что мы не рассматриваем унию как способ решения существующих проблем.

— Какова дальнейшая перспектива взаимодействия православных церквей после собора на Крите? Ведь не все церкви присутствовали, и даже из тех, кто присутствовал, не все подписали итоговые документы.

— Этот собор стал определенным этапом в развитии межправославных отношений.

— С какой полярностью?

— Это движение в любом случае. Мы готовились, даже гостиницы были заказаны. Говоря бытовым языком, сидели на чемоданах. Но когда стало понятно, что собор не получится всеправославным, потому что как минимум три церкви не поедут, было принято непростое решение не ехать — всё равно не будет консенсуса, которым должны приниматься любые решения. В целом мы сказали, что не склонны драматизировать ситуацию, это рабочий момент. Мы верим, надеемся и знаем, что братские отношения среди православных церквей сохраняются и развиваются.

— С какими инициативами планировала выступать Русская Православная Церковь на Критском соборе?

— Должен вам напомнить, что повестка собора была четко определена заранее и не предполагала изменений. Большое количество тем, обозначенных 50 лет назад, когда только начиналось обсуждение будущего собора, свелось к нескольким. Получилось так, что вынесенные на собор вопросы не в полной мере отражали современную актуальную повестку.

Предполагалось принять, не принять или принять после видоизменений документы, которые были вынесены на собор. Получив первичную реакцию внутри нашей Церкви (проводились научные богословские конференции, состоялась широкая интернет-дискуссия), мы собирались ехать с предложением по поправкам к документам. Все эти поправки были официально отправлены в Константинопольский Патриархат.

— В момент образования экуменического движения был принят принцип: не вводить никаких новшеств, которые будут отдалять церкви друг от друга. Мы видим, что сначала появилось женское священство, потом признали однополый брак и рукоположение священства, открыто исповедующего свою гомосексуальность. В такой ситуации насколько целесообразно участие во Всемирном совете церквей?

— Сам факт участия в международной организации для Церкви много значил в тот период. Но экуменическое движение сегодня совсем не то, каким было в момент его основания. Изменения, которые произошли в ряде протестантских деноминаций, довольно серьезны.

Мы никогда не скрывали своей позиции. Патриарх публично и лично генеральному секретарю Всемирного совета церквей говорил вещи малокомплиментарные. Говорил о том, что нас всерьез беспокоит. Зачем нужна Церковь, которая отступает от фундаментальных евангельских установок? Это всё — размен с государством, которое движется в этом направлении, с целью сохранения преференции в обмен на лояльность. Патриарх Кирилл многократно подчеркивал, что считает такой компромисс недопустимым, саморазрушительным для Церкви.

Демонстративно выйти из организации несложно. Но, как мне кажется, сам факт нашего присутствия вносит другую тональность в эти отношения, позволяет сохранить христианскую основу деятельности организации.

— Патриарх не так давно выказывал озабоченность, что всё чаще встречаются примеры увлечения неоязыческими культами, особенно в силовых структурах, среди спортсменов. Почему это беспокоит Церковь?

— Не потому, что появилась «конкурирующая фирма». Если позволите такое выражение, мы за аутентичность, за подлинность. Неоязыческие организации — это псевдостилизация, потому что никаких письменных языческих источников времен дохристианской Руси нет. Любая серьезная научная экспертиза не подтвердит подлинности почти ничего из того, что сегодня выдается за древние символы, обряды. Так называемый знак коловрата, используемый современными неоязычниками, придуман польским художником Станиславом Якубовским, если не ошибаюсь, в 1923 году.

Неоязычество нередко приобретает экстремистские формы. Проявлялось это и в нападениях на священников и храмы. Это не может не беспокоить Церковь.

— Одна из заметных составляющих работы Русской Православной Церкви — социальное служение. Недавно было сделано заявление, что в каждой епархии появится центр помощи для женщин с детьми. Сколько их сейчас? Сколько планируется открыть в ближайшие 2–3 года?

— Сейчас их 55. Заявление, что хорошо бы открыть их в каждой епархии, не значит, что надо это сделать завтра и любой ценой. Центр должен реально помогать. Церковь никогда не делает декларативных заявлений. Если мы говорим, что аборт — это плохо, мы должны сделать всё, чтобы помочь людям, которые считают, что не могут оставить ребенка по экономическим, социальным и другим причинам. Помочь и молитвой, и психологически, и материально, если нужно. Для того и создаются центры.

— Тогда почему же Церковь против бэби-боксов?

— В Церкви есть разные точки зрения на этот счет. Официально против, как и однозначно «за», Церковь не высказывалась. Почему же не может быть разных мнений? Другое дело, что запрет, равно как и наличие бэби-боксов, не решат проблемы. Здесь дома для мамы — гораздо более важная и полезная инициатива. Молодым девочкам, которые переживают, что не справятся, мы даем возможность жить в «Доме для мамы». Их кормят, им помогают младенчика воспитывать. Это подлинные дела Церкви сегодня.

— Сегодня Церковь активно занимается благотворительностью, глубоко погрузилась в социальную деятельность — не создает ли это опасности обмирщения Церкви? В качестве примера можно привести страны Европы — 50 лет назад все храмы в Европе и монастыри были действующими. Сейчас их зачастую продают за символические деньги. Нет ли такой опасности и у нас? Не теряет ли Церковь своей главной цели, которая заключается в спасении душ?

— Вопрос очень глубокий. Думаю, что не все даже его понимают, но это важно. По большому счету основная задача Церкви — помочь человеку встретиться с Богом и с Богом жить дальше. Все остальные дела Церкви как бы вторичны. Но многое делается потому, что люди, изменяясь в Церкви, изменяют жизнь вокруг. Церковь меняет людей, люди меняют жизнь. Нередко эти различные служения приобретают форму организованных церковных структур. Почему нет?

Вместе с тем я считаю, что статус социального служения особенный, хотя и не все мои коллеги со мной согласны. Христос в Евангелии никогда ни с кем Себя не сравнивал, за одним исключением. Иисус сказал: «Так как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25.40). Христианин не может не совершать дел милосердия.

— Давайте поговорим о реформе духовного образования. Была принята Болонская система, к которой и на Западе уже есть вопросы. Не означает ли это, что сейчас светские власти будут диктовать, что и в каком объеме должно преподаваться? Не приведет ли это к увеличению процента светскости внутри Церкви уже на этапе образования?

— Вопрос задан со знанием дела. Подоплека нашего перехода на Болонскую систему в том, что была поставлена задача для церковной системы образования — признание церковных дипломов государством. Это предполагает лицензирование и аккредитацию. И здесь регламентируется всё, вплоть до количества учебных часов на дисциплины. Конечно, это большой вызов для системы подготовки пастырей, которая требует специфических занятий и упражнений, не предусмотренных системой государственных учебных стандартов. Но это проблема решаемая. Вот и решаем сейчас.

— Другие жесткие рамки — 24 часа в сутках, и студент просто не может вместить невместимое.

— И да, и нет. Это ведь касается не только студентов семинарий. Небогослужебная нагрузка священника или епископа чрезвычайно велика. Я уже не говорю о Патриархе. При этом «отсутствуют» субботы и воскресенья, потому что обязательно надо служить. Линейная логика вынуждает нас сказать: «Как же на это хватает сил?» Но именно потому и хватает, что богослужение придает силы. Поэтому я думаю, что можно выполнить все требования государственных стандартов, при этом готовя настоящих пастырей.

— Сейчас всё громче звучат голоса внутри Церкви по поводу повышения прозрачности церковного бюджета. Можно ли ожидать изменений в этом направлении?

— А от кого нам что-то скрывать. От государства? Мы действуем в рамках законов. Что касается прозрачности для прихожан — нет этой проблемы. Церковь живет на пожертвования. Церковные сборы идут на дела милосердия. Столько собрали, столько отдали.

Храмы не парят над землей, а стоят на ней. Их нужно содержать, оплачивать коммунальные услуги. Священники должны кормить свои многодетные, как правило, семьи. Служащий у алтаря питается от алтаря — так повелось с древних времен. В Церкви всё происходит за пожертвования. В ряде храмов указывают размер пожертвования, зная человеческую психологию: все равно начнут спрашивать, сколько свечка стоит. Это верно не только для нашей страны, посмотрите любой католический храм Европы.

У нас не продаются требы. Человек может прийти и сказать: «Я очень хочу венчаться, у меня нет денег». Ему не должны отказать. Только важно, чтобы человек в таком случае не врал: ни себе, ни людям в храме.

— Как изменился портрет среднестатистического прихожанина за 20 лет? Молодежи стало больше?

— Стало больше прихожан в принципе, в том числе молодежи. Люди стали больше разбираться в церковной жизни как минимум на уровне знаний. Это не значит, что сегодня люди более верующие, чем в конце 1990-х. Но то, что они лучше ориентируются в церковном пространстве, это факт.

Стало больше молодых священников. Здесь не всё радужно, потому что сегодня семинаристы первого курса — ровесники первокурсников любого вуза. В 1990-е годы в Церкви был «университетский призыв», на выходе из советского времени в Церковь потянулись выпускники вузов, кандидаты наук. Была очень плотная интеллектуальная атмосфера. Сейчас 90%, а может быть, где-то и 100 — вчерашние школьники с соответствующим жизненным опытом и интеллектуальным багажом. Это дети ЕГЭ со всеми вытекающими последствиями. Но опять же, как и в светских вузах, много ярких и интересных молодых ребят.

Молодые священники в хорошем смысле слова современные люди. В 1990-е годы был период общего неофитства. Православных было сразу видно. Они субкультурно выделялись. Сегодня это не так. Это тоже некое взросление.

Уже есть целое поколение, которое выросло в Церкви. По большей части это положительное явление. Но христианство — это всегда подвиг. В какой-то момент человек должен понести крест, ощутить его тяжесть, которая у каждого своя. А беспроблемное вхождение в Церковь порой приводит к подростковому бунту. Но, как правило, эти люди потом возвращаются в лоно Церкви.