ЮРИЙ ПАСХАЛЬСКИЙ

В этом году поддержку грантового конкурса «Православная инициатива» получил телевизионный журналистский проект «Корни и крона». Цикл видеоматериалов станет осторожным разговором о Христе с невоцерковленной в большей части аудиторией.

Сегодня мы готовим выпуски для будущих эфиров. Но у нас набралось уже немало интересных материалов. Среди них — интервью с замечательными людьми, внесшими значительный вклад в развитие духовной жизни на берегах Енисея. Так что мы решили познакомить читателей «Православного слова Сибири» с избранными фрагментами из интервью с участниками нашего нового проекта. И начнем мы с разговора о становлении православной журналистики в Красноярском крае.

Первые материалы зарождающейся православной  прессы в Красноярском крае за авторством Людмилы Винской и Валентины Майстренко вышли в печать в «Красноярском рабочем» еще в 1988 году. Несмотря на «перестройку» атеистическая пропаганда была тогда всё еще повсеместной. Но журналистки не только смогли открыть для себя новый, духовный мир, но и донести слово о Церкви до миллионов читателей. Именно они одними из первых заговорили о возрождении Енисейска как духовного центра Восточной Сибири. Каким образом партийцы приходили к вере и как православная журналистика пробивалась сквозь толщу официального атеизма — в интервью с Людмилой Винской.

? — Ваш путь к вере начинался с семьи или на вас повлияли процессы, происходящие в обществе?

— Я человек современный и очень практичный. Но есть вещи в моей жизни, которые я проецирую на жизнь страны, на жизнь других людей. Я думаю, у каждого была история, приоткрывшая однажды путь к вере. Тут и коллеги играли роль, и семья, а главное — что-то неуловимое.

У меня бабушка была по-настоящему верующей. Помню, в детстве при ней я как-то высказалась в атеистическом духе. Бабушка посмотрела на меня и сказала: «Чтоб я больше этого не слышала». У меня и сейчас от этого мурашки по коже. Тогда я поняла, что такое страх Божий.

Однажды, уже во взрослом возрасте, я говорю с ней и чувствую, что ей хочется в храм, хоть ненадолго. Ну мы и поехали в «церкву», как она говорила. Бабушка собралась  быстро, как солдат в армии. Действующих церквей в Красноярске тогда было две. Свято-Троицкая и Никольская, обе на кладбищах. Поехали в Троицкую.

Я член КПСС, мне в храм нельзя. Соглядатаев полно. Тогда я трудилась в «Красноярском рабочем». А заместитель редактора партийной газеты обязан был состоять в партии. Стою за церковной оградой, жду бабушку со службы. Смотрю, возвращается. И такое ощущение, что сияние от нее исходит. Я понимаю, что мне ничего не виделось, это как-то внутренне чувствуешь. И тут она произносит: «Людка, благодать!». Я тогда впервые услышала это слово, и вы не поверите, но на уровне сердца поняла его христианский смысл.

Видимо, что-то подобное происходило тогда со всеми. Как-то вера сама начала открываться.

? — Как вы открыли для себя православную журналистику?

— Мы работали в «Красноярском рабочем». Газета была по-прежнему партийно-советская, а я заведовала отделом культуры. Тогда еще особо не публиковали материалы на религиозную тему, был 1988 год. Еще идеология атеистическая повсюду.

И вдруг мы пишем статью с заголовком «Спаси и Сохрани». Начинаем дрожать — его должны «снять», этот заголовок, заменить другим. Помню, как с нетерпением мы ждали выхода выпуска. Смотрю, заголовок остался. А потом и другие публикации, и их тоже не «снимают». И тогда я думаю: почему отдел культуры? Такой раздрай в стране. Почему не создать «Отдел культуры и духовно-нравственных проблем»? Мы — к редактору. Он кулаком по столу — «Эх, давайте, девчонки». И началось: и с духовенством беседы, и о приходах православных с их проблемами и планами.

Появилось «окно», где люди могли сказать нечто иное, чем раньше. Мы ведь не только в «Красрабе» писали, помогали и другие газеты издавать. У нас было много экспедиций в разные места. Тогда ведь все было порушено, храмы пустые стояли. О людях писали, о верующих. Появилась возможность рассказывать об исповедниках, упоминать даже и царскую семью. Не только сами писали, нам отовсюду материалы приносили, многое старались публиковать.

Сами просвещались и народ старались просветить. Не знал же никто ничего. У меня вот и сейчас книжка есть, зачитанная до дыр — «Закон Божий». По ней еще в царское время гимназисты учились. Картинки там были разные. И мы, взрослые люди, так открывали для себя веру. И лихо все пошло.

Боялись, конечно, что закроют. Но раз никто не закрывал, зачем нам самим-то закрываться? Начали ездить в Дивеево, в Сергиев Посад, очень много тогда мест посетили, обителей, и это для нас было чем-то очень свежим. Потом начали пробовать и у себя выпускать газеты. Ну и журналистов привлекли, кто немножко разбирался. Было интересно, слова всякие новые для себя открывали. Как правильно обращаться к епископу, как — к протоиерею. Причем вначале я некрещеная была.

? — В какой момент вы решили принять Крещение?

— Решили мы в «Красрабе» заняться с коллегой спасением Енисейска. Хотелось объяснить людям, что из него можно сделать туристический город. Там ведь тогда все церкви в руинах лежали. А когда-то такая красота была!

Стали заезжать к отцу Геннадию Фасту (в 1990-е — благочинный церквей Енисейского округа). Он так слушал нас всегда со вниманием и вдруг спрашивает: «Девушки, а вы часто причащаетесь?». А как мы можем причащаться, мы ведь не крещены даже? Попросили покрестить.

Начали готовиться, учили молитвы, литературу читали. Я помню, в стране тогда была очень тревожная обстановка. Отец Геннадий звонит: «Срочно приезжайте креститься!» Приехали. Дождь в Енисейске, сентябрь. Подошли к Енисею — меня трясет от холода и от страха. Говорю: «Отец Геннадий, я боюсь». А он: «Но это не самое в этом случае плохое чувство».

Смотрю на реку, а там огромное  маслянистое пятно, разноцветное. Как же я входить-то буду? Отец Геннадий читает молитву, потом берет нас за руки и ведет в Енисей. И вот, в трезвом уме и здравой памяти, говорю я вам: мы идем, и пятно отступает. И погружаемся уже в чистую воду. Поднимаю голову из воды в конце таинства, а надо мною белый голубь парит. Благо свидетели были, а то бы сказали, что сочиняю. Это был осознанный шаг, тогда очень многие крестились во взрослом возрасте.

? — Как реагировали коллеги на случившиеся с вами и обществом перемены?

— Бывало, подхихикивали. Что, мол, Винская, поносила партбилет, теперь крестик надела? А я ничего не доказывала. Смиренно молчала. Что теперь в грудь себя бить?

Если бы вы мне когда-то сказали, что Советский Союз рухнет, вам было бы не жить. Я была уверена, что к восьмидесятому году мы коммунизм построим. И научный коммунизм на пятерку сдала. Но все покатилось, мы были разочарованы. Нас спасла эта устремленность к вере.

Да, все журналисты пришли с коммунистических факультетов. Профессия-то была партийная, никуда не денешься. И самое интересное, что первой молитве меня научил тоже коммунист, редактор «Красноярской газеты» Олег Анатольевич Пащенко. Иисусова молитва, коротенькая. На всю жизнь ее запомнила. Потом в храм пошли вместе, на Пасху.

Помню, однажды один журналист задал вопрос священнику: «А вам не кажется, что Божьи заповеди очень напоминают моральный кодекс строителей коммунизма?» На что батюшка ответил: «Кажется, только они были гораздо раньше записаны». Такое было непонимание. Но, с другой стороны, и понятия о добре и зле у нас были.

Есть и другие примеры. Никогда не забуду, как стою возле колбасного отдела, подходит ко мне один знакомый коммунист и говорит: «Люда, что ты тут делаешь?». А я ему: «Так колбаски купить, покушать». И тут удивление в его голосе: «Ты что? Пост же!».

? — Как вы оцениваете свой вклад в развитие православной журналистики?

— Кто-то прокладывает путь, лыжню. Ведь легче идти, когда до тебя кто-то уже сделал часть работы. Поэтому мы начинали так задорно. Нас много было, вчерашних коммунистических журналистов. Писали же и в районных газетах. Потом и телевидение подтянулось. Повторюсь, все это было очень интересно.

Это сейчас такое разнообразие православных медиа, множество материалов, а тогда путь только начинался. И то, что я помогала проторить эту маленькую лыжню, сделало и другим людям путь проще. Оно и приятно.

Наверное, это было возвращение к чему-то исконному. Вспомнили все тогда, как священников уничтожали, как красоту такую рушили — церкви. Потом я только поняла, что идеологи храмов боялись, они знали, что в этой красоте есть сила Православия. Вот и уничтожали. А мы поняли, что нужно отдать долг тем мастерам, тем погибшим священникам, и делали это как умели.

Религиозность сегодня стала осознанней. Лет тридцать назад многие в храме стояли, «Отче наш» едва знали. А сегодня храмы наполнены, много молодых, с детьми ходят. Но ведь не только количество важно, а качество. И это, конечно, благодаря огромному массиву информации о Церкви и вере, который доступна сегодня.

У каждого были свои причины возвращения к вере. И из этого получилась такая общая волна, прокатившаяся по всему постсоветскому пространству. Главное, чтобы потом не случилось какого-нибудь предательства.