4 февраля, в неделю 35-ю по Пятидесятнице, в день Собора новомучеников и исповедников Церкви Русской, митрополит Красноярский и Ачинский Пантелеимон совершил Божественную литургию в красноярском храме новомучеников и исповедников Российских, после чего обратился к собравшимся с архипастырским словом:
— Дорогие братья и сестры!
Сегодня Церковь вспоминает страшные события двадцатого столетия, которые были навязаны атеистической властью. Сами гонения по своему явлению превышали все, какие существовали, гонения на верующих по жестокости, бесчеловечности. Это были гонения на самого человека, на русскую цивилизацию — как известно Россия уже тысячу лет православная. Многие народы, вошедшие в состав нашего государства, принимали святое православие, и никогда во времена князей, империй не было насильственного притеснения верующих. Такого тотального гонения как было в прошлом веке не было даже в Римской империи. Целенаправленно основатели нового государства взяли курс на уничтожение страны и цивилизации, ненависть на Христа. Такое отношение сохраняется и по сей день — мы видим, что не все чиновники принимают решения по закону, видим сколько тайных врагов Иисуса Христа.
В моих руках книга «Святые мученицы пузинские Евдокия, Дария, Дария, Мария». Это житие святых мучениц: блаженной старицы Евдокии и ее келейниц Дарии, Дарии и Марии. Одна из них, Евдокия, была тяжелоболящая и несла подвиг юродства, помогала людям в их бедах и болезнях. Мы, как православные люди, и сегодня отправляемся в дорогу, чтобы поклониться к мощам, встретиться с подвижниками веры, приходим в наши храмы Красноярска и необъятной Сибири. До революции село, в котором жили святые мученицы, называлось Страхова Пуза. В советское время название сменилось на Суворово. Я сейчас вам прочитаю цитату из книги, о том, что случалось с людьми в те года — такое было и здесь, у нас.
«В эти дни как раз принесли к Евдокии икону Царицы Небесной «Достойно есть» из Дивеево. Как-то в один из дней пропели у иконы акафист и Дуня (Евдокия) всех проводила ко кресту, в другую келью, где хожалки (сиделки за юродивыми) жили со всеми. Тут вошёл милиционер и сказал «Вы все арестованы» и стал допрашивать где был искомый человек, Илья (его искали для военной службы). Потом всех, кто был, записаны в соучастники. Илью забрали в Глухово, посадили в холодную (тёмный подвал). Милиционер пошел ужинать и Илью взял с собой; у милиционера не было к ужину соли, а его тошнило есть без соли. Илья это видит и говорит: «Отпусти меня, я десять фунтов соли тебе дам». — «А ты обещаешь завтра к восьми утра прийти?» — «Обещаю». Тот его пустил. Он прибежал к Дуне и стал плакать, говорит: «Я убегу». Дуня говорит: «Ты убежишь, а нас убьют тогда». Он выругал ее и всех поматерно. «Пущай», — говорит. Дуня замолчала. И он стал еще сильнее ее мучить. Поля говорит: «Пускай, Дуня, он убежит; что он тебя мучает, а Дашку, жену, пусть оставит, тогда с нее спрос будет». Он убежал. Жену его посадили, а ребенка оставили. Тут она сказала, что приведет мужа, ушла к нему, и они все убежали и скрылись. Милиционер пришел на Спас, все девушки были в церкви, стучит он, спрашивает, где Илья. Они говорят: «Нет его у нас». Он позвал понятых. Дуня кричит: «Не пускайте никого». Даша в сени вышла на крыльцо, а Поля — в воротах и говорит: «Нет его у нас».
Пока Даша говорила с ним, Поля молилась Покрову Пресвятой Богородицы покрыть их Своим честным омофором, потом она подходила и говорила с ним, а Даша в это время молилась. «Нет у нас его, если перелезешь, да найдешь его у нас, то расстреляй меня первую».
В это время подоспели мужики и стали уговаривать: «Не тревожь больного человека». Тогда он угрозил послать заявление в Ардатов и вытребовать отряд искать дезертиров и накладывать налоги на богатых мужиков. Девушки стали уговаривать Дуню: «Давай пустим, а то он отряд вытребует». Она сказала: «Я его не пущу, а отряду двери отворю». Больше они ее убеждать не стали. Приехал отряд ее убить.
Как пришел милиционер, Дуня сказала: «Надо теперь, Поля, хлеб размачивать и убирать». Поля стала хлеб убирать: который размачивала, который в землю зарывала, осталось только десять караваев. Пришла ее сестра, а Дуня и говорит ей: «Чему ты свою сестру научила, я на нее прельстилась, я думала, она умная и кроткая, а она вон что наделала, сколько хлеба сгноила». И послала ее смотреть хлеб. Сестра очень напугалась, когда увидела столько хлеба гнилого, а Дуня на Полю пальчиком грозит и смеется.
Пришли к Дуне солдаты, вошли они и стали стучать в боковые двери, а Поля была во дворе. Евдокия сказала Даше: «Беги, скажи Поле, чтобы она бежала в ворота за мужиками, как бы для заступления». Вышла Поля и побежала за народом, к верующим; они пришли, а солдаты уже вошли. Их пришло сначала двое, они вошли и начали читать бумагу, кто здесь живет из хожалок, все они были переписаны как бы для того, чтобы продукты им отпускать, а Дуня сразу сказала, что это не для продуктов, а чтобы знать, кто у нее живет.
Солдат спросил: «Которая Евдокия Шикова?» Показали: «Вот больная».— «Которая Дарья Тимолина?» Даша сказала: «Я».— «Которая Мария Неизвестная?» — «Это я».— «Анна Ильина Хозинская?» Она была в бане. «Мария Кошелевская?» Она ушла провожать сестру. «Где Дарья Сиушинская?» — «Ее нет,— Даша сказала,— это чужая»,— а это она и была. «А где Наталья Инютинская?»—«Она на родине».
Бросился солдат в чулан, а другой остался стоять в дверях. Поля прибежала в это время с Анной, двери открыты были, и стала говорить: «Пусти меня, я здесь живу, я не знала, что запись». Он спросил ее имя, она сказала, а он говорит: «Такой нет». А Поле очень хотелось проститься с Евдокией. Она просит, он не пускает. Она говорит: «Убейте меня вместе с ней, я не уйду». Вышел из кельи Кузнецов какой-то, ударил ее раз пять и двери запер. Она не отходила, смотрела в окошко. Видит, нашел он просфоры и елей, бросил их в лицо Евдокии и начал ее обзывать скверными словами. Потом она у него стала просить прощения. Как помянула она «ради Христа», он и стал ругать Спасителя по-всякому, она и не стала больше прощения просить. Потом стал ее за волосы таскать и бить плетью, а хожалок в келье не трогал. Потом взял восковые свечи, скрутил их десять штук вместе, зажег и стал кидать иконы и искать деньги. Все иконы побросал, затем в чулан полез, а там его за руку крыса схватила. Он остервенился и начал бить Евдокию, стащил ее с постели и здесь нашел Илюшины деньги, а как деньги нашел, стал бить еще сильнее.
Они пришли в шесть часов вечера и били ее в келье до десяти часов вечера. Потом они ушли. Она попросила: «Унесите меня из кельи».
А у тех было в, это время собрание в доме учителя, объявили, что нашели; были солдаты и народ и поднимали руки; это называлось полевым судом. Это было в субботу в шесть часов вечера, 3 августа, а днем в двенадцать часов приходил брат Поли и говорил, что сегодня приедут солдаты, чтобы их всех убить, он слыхал. Поля рассказала об этом Евдокии и говорит: «Давай, Дуня, я зажгу келью, а тебя и Царицу Небесную вынесем, и ты будешь здрава и цела». А она не захотела и говорит: «Эх, Поля, разве можно сжечь такую святыню, столько людей ею попользуются».
В десять часов вечера ее понесли из кельи в келью хожалок, они жили через пустырь. Когда они двором ее понесли, солдаты остановили и спрашивают: «Вы ее куда понесли?» — и снова стали ее бить. Так она тут и осталась. Ее положили опять на лавку. Били ее всю ночь попеременно, били и плетьми, и стаскивали, и топтали ее ногами, и в воскресенье с утра били, и везде стояла кругом стража, и никого к ней не пускали. В воскресенье, после обедни, стали все выкидывать из ее кельи. Солдаты кидали иконы и топтали ногами, и крестьяне стали брать их в церковь. Когда понесли Иверскую Божию Матерь, от нее было сияние. Солдаты хорошие вещи брали себе, а похуже кидали народу, и все тут торжествовали и тащили. Десять солдат залезли на крышу и искали в соломе деньги. А народ стащит вещь, да опять бежит, что есть мочи, чтобы еще захватить. А Евдокия спрятала деньги раньше. Свои деньги — шестьсот рублей — она отдала Поле, и та их спрятала у Карасевых под полом, и они их там, как магнитом, нашли. А деньги, которые выручил дядя от продажи хозяйства, лежали на печи в тряпочке, и их нашли.
Дуню, когда тащили вещи, все время били — и так до утра понедельника. В понедельник поутру через заднюю калитку проникли к ней некоторые верующие, солдат попался хороший и не бил ее в это время. Дуня попросила: «Меня надо приобщить, позовите священника».
Батюшке, отцу Василию Радугину сказали, он пошел, но его не допустили. Он попросил у них пропуск, у главных, они ему дали. Он пришел к Дуне, исповедовал и приобщил ее и хожалок за два часа до смерти. Она ему говорит: «Батюшка, нельзя ли постараться?» А он говорит: «Вас убьют, Дунюшка, нельзя, решили убить». Она говорит: «Батюшка, чай бы должен суд быть». — «Они решили промеж себя». Вскоре он ушел. Солдаты нарядили подводу, мужиков Пузинских — копать могилу. Подъехал мужик на лошади, и они стали выходить. И до того у них были прекрасные лица, что невозможно было смотреть. Они вышли все с четками, церковь напротив, они на нее помолились; и стали их опять бить. Когда Дуню били, хожалки бросились защищать, кто—на ноги, кто—на тело. Затем сели на подводу, перекрестились. Дуня у Даши на коленях, сели все рядом. Как лошадь тронулась, стали креститься. А на углу дома стоял мужик неверующий, Иван Анисимов, и он увидел, что на плечах у них голубь белый, и куда ударяли, туда он садился, и били по голубю. Тут же он уверовал и говорит: «Теперь бы я последнюю корову отдал, только бы не убивали их». Трое мужиков, Петр, Иван и Макар, из тех, кто постоянно ходили к Дуне, попытались за нее вступиться, но были избиты плетьми. Дуня увидела это и говорит: «Смотри, как с них грехи сыплются. Смотри, сейчас с Макара грехи летят, как от веника листья в бане, как его за меня бьют». Петр Карасев впоследствии рассказывал, что никакой боли от ударов не чувствовал. «Я бы счастлив был, если бы меня еще раз избили за Дунюшку».
Их привезли на могилу. Посадили ко крестам. Дуню и Дашу — у одного, Дашу другую так, а Марию тоже у креста, и сидели они все рядом. Потом их стали расстреливать. Сначала хотел стрелять татарин, но бросил и сказал: «Нет, не буду, у меня руки не поднимаются». Его стали принуждать, но он отказался. Другого поставили, и тот стал расстреливать. Два выстрела дали для страха, а на третий расстреляли первой Дуню; как ее убили, кверху пошла как бы чаша, кто видел, как просфора, — это видела Таня и еще много народу. А одна женщина видела, как в это время Дуня над своей кельей по воздуху пошла и это место благословила крестом и сказала: «Жалко, что здесь остается один золотой, ну пускай остается». И тогда женщина закричала: «Миленькая Дунюшка, как же мы теперь без тебя жить будем?»
Машу застрелили не до смерти. Ее прикалывали штыком. Потом с Дуни сняли чулки, креста у Дуни не нашли, потому что он был у нее не на шее, а приколот к рубашке. Их хотели в могилу бросать, но один мужик, Василий Седнов, прыгнул в могилу и стал их принимать. Хоронили без гробов, с хожалок и юбки-то сняли. Василий покрыл им лица платочками, и стали их заваливать, а народ к могиле не подпускали. Василий говорил, что у Дуни были вериги».
Эти девы объявлены святыми, на могилах их исцеляются люди, получают помощь — Господь избрал их. Вот такие гонения были с каждым: никаких судов, людям просто предъявляли обвинения. Для чего мы это вспоминаем? Чтобы понимать какой дар Господь дал нам — веру в Иисуса Христа. Каждый из нас причастен к подвигу таких мучеников, их молитвами возрождаются храмы, рождаются дети, постоит жизнь и закончатся войны. Не могло двадцатое столетие, при всех успехах Советского Союза, длиться вечно и мы стали свидетелями страшного распада нашего государства — всё потому что гнали веру, Бога, ненавидели мир и святость, а принимали бесов. И Бог не выдержал, отвернул своё лицо.
Но Господь открыл себя в людях вновь, во время Великой Победы, и руководство страны вернулось к пониманию важности веры: Сталин открывал храмы, восстанавливал монастыри, возвращал священников. А потом Хрущёв погубил все эти начинания. И сейчас, вспоминая мучеников, мы вспоминаем их веру в Бога — они никого не проклинали, а молились за оставшихся, за тех, кто был под этим гнётом.
В Красноярске также проливалась кровь священнослужителей, а теперь батюшки служат в новых храмах, дети идут в семинарии — это плоды тех гонений. Мы видим, как грешит народ, как этот народ окаменел и как обманывают нашу молодёжь: ложными удовольствиями, богатствами. Но Господь проливает свет и наши детки, которые сегодня пришли с родителями в храм — будущее страны.
Бог открыл России покаяние и сегодня мы причащались, молились, вспоминали новомучеников. И мы веруем, что вера наша принимается Господом. Сколько бы нас не было — мы те, кого Бог призывает на подвиг веры, спасения, нравственности, морали. К спасению жизни вечной.
Аминь!