Роман Бобров

 О священномученике Владимире Фокине нам известно не так много, но отдельные крупицы информации, упоминания в прессе того времени, воспоминания старожилов позволяют составить впечатление об этом выдающемся пастыре. Его деятельность в селе Ново-Еловском Ачинского уезда выходила за рамки не только традиционного представления о служении настоятеля прихода, но и жизни в селе в сибирской глубинке вообще. В Ново-Еловском он нес не только свет веры, но и просвещения.

Владимир Анисимович Фокин родился 11 июня 1875 года и был крещен в ачинской Казанской церкви. Его мать, Настасья Федоровна Фокина, была записана как поселянка деревни Егинской. Впрочем, в некрологе «Енисейских епархиальных ведомостей» сказано, что покойный был «из г. Ачинска и пользовался здесь популярностью», так что, скорее всего, вырос он не в Егинской, и на протяжении своего служения нередко бывал в уездном городе.

В следующий раз о будущем святом мы слышим только спустя почти двадцать лет, в 1894 году, когда он начинает свое служение в должности исполняющего обязанности псаломщика в Пророко-Ильинской церкви села Белый Яр — все там же, неподалеку от Ачинска. В 1897 году он венчается с Лидией Аполлинарьевной Успенской в Троицкой церкви села Назарово. Известно, что жена родила ему семерых детей: пять дочерей и двух сыновей, первую дочь в 1898-м, последнюю — уже в 1915-м.

Лишь единожды Владимир Фокин оказывается за пределами уезда в 1900-м, когда его по прошению переводят к Спасскому собору города Минусинска. Но уже в 1903 году его рукополагают во диаконы и определяют к Троицкой церкви села Солгонского Ачинского уезда. Здесь впервые появляются свидетельства и просветительской работы отца Владимира — он начинает работать в местной церковно-приходской школе учителем. Через шесть лет Владимир Фокин переезжает в последний раз — 16 марта 1909 года его рукоположили во иереи и назначили к Крестовоздвиженской церкви села Ново-Еловского. Информации о его служении здесь немного, но и она впечатляет — отец Владимир уже не только преподавал законоучителем в местной одноклассной школе, он писал стихи (известно, что их публиковали, но самих публикаций у нас сейчас нет) и основал в селе общество трезвости. Кроме приведенной здесь заметки самого священника о буднях местного общества трезвости, об этом периоде его жизни практически ничего не известно.

ОБЩЕСТВА ТРЕЗВОСТИ

После начала Первой Мировой войны общества трезвости появлялись по всей стране: продажа алкоголя была разрешена только в ресторанах, а производство — запрещено вовсе. Конечно же, как только что-то запрещают делать легально, это начинают делать нелегально, — особенно если речь идет об алкоголе. Появление в продаже самодельных алкогольных напитков, производители которых не обременены никакими официальными стандартами качества продукции, резко повышает опасность их употребления, — ведь теперь к и без того не маленькому списку вредных последствий его последствий присоединяется немаленькая вероятность быть отравленным, в том числе смертельно. А потому особенно важен становился осознанный и уверенный выбор каждого человека в пользу трезвости.

Не обошла эта проблема и Ново-Еловское. Вот что писал об этом сам отец Владимир в «Енисейские епархиальные ведомости» весной 1916-го: «…Но враг рода человеческого не дремлет: он вложил мысль людям корыстным, жаждущим наживы, легкого рубля, заняться производством опьяняющего средства, на которое натерпевшиеся без монопольки (государственный магазин алкогольной продукции — прим. ред.) пьяницы накинулись с жадностью, — благо в дни трезвости у всех, даже босяков, завелись лишние деньги. Бороться с этим новым злом можно только Обществу трезвости, но и то при условии самой настойчивой и энергичной деятельности. Под вредным влиянием „самогонщиков“, крестьяне перестали записываться в Общество трезвости, избегая молитвенного обещания, или как его называли „присяги“. Все объяснения, что это вовсе не присяга, люди встречали недоверчиво. Хотя вновь число трезвенников не прибывало, но и не уменьшалось, и связь с ними не прекращалась; чтения и акафисты, за небольшими исключениями, отправлялись по-прежнему аккуратно».

Здесь же священник рассказывает о том, что даже на скудные средства общества ему удалось собрать библиотеку, которая быстро стала доступна для всех жителей села, чтобы «через посредство печатного слова отвлечь от вина и незаписавшихся». А после приезда особого епархиального миссионера — «проповедника трезвости», общество разом увеличилось почти в полтора раза, а практика «молитвенных обещаний» вовсе была устранена по примеру красноярского общества — видимо, так народ шел в трезвенники охотнее.

О характере отца Владимира и его служении позволяют судить лишь небольшие замечания в сообщениях, посвященных уже его убийству в январе 1919 года. Так, газета «Общее дело», издававшаяся Советом красноярского кафедрального собора, писала: «Покойный был примерным священником и пользовался уважением прихожан»; в «Енисейских епархиальных ведомостях» было сказано чуть больше: «В погребении, кром духовенства, участвовал весь почти город [Ачинск], так как покойный — родом из г. Ачинска и пользовался здесь популярностью. Священник о. Владимир Фокин был истинный пастырь и сердечный, очень отзывчивый человек, почему и пользовался уважением не только среди прихожан своих».

Больше удалось узнать об обстоятельствах гибели священномученика. Точно известно, что отец Владимир направлялся в деревню Лодочную «для производства следствия по бракоразводному делу», и по пути был схвачен партизанами отряда Щетинкина. По всей видимости, до деревни он так и не добрался, — о том, что партизаны со священником до деревни не дошли, рассказал участникам экспедиции проекта «Сибирский крест» один из старожилов деревни, проживающий в Большом Улуе. Сама деревня не сохранилась — жители покинули ее в 1960-е годы. Подтверждают эти данные и материалы газет того времени: в «Общем деле» сказано, что священника схватили в 4 верстах от деревни, а по данным «Енисейских епархиальных ведомостей», расправа произошла уже в одной версте от деревни. Пишут и что руки святого были повреждены, а кроме смертельного огнестрельного ранения было нанесено несколько штыковых, — все это свидетельствует о длительной и жестокой расправе.

Закопанное в снег тело обнаружили на следующий день и вывезли в Ачинск, где состоялось отпевание и погребение священника. К сожалению, в начале 1950-х годов могила была утрачена.

Учитывая пышные похороны, собравшие многих горожан, ценивших и уважавших посвятившего этим краям всю свою жизнь пастыря, трудно представить себе причины той злобы, которая подтолкнула убийц священника на этот поступок. Тем страшнее, что, по свидетельствам и старожилов, и прессы, они вовсе не пришли откуда-то с отрядом Щетинкина — участниками (и, возможно, инициаторами) расправы стали жители Ново-Еловского, примкнувшие к восставшим. «Енисейские епархиальные ведомости» без подробностей указывают, что «убийство его объясняется местью нескольких лиц», ссылаясь на необходимость прежде провести расследование, и лишь потом называть виновных. Конечно же, должное расследование так никогда и не было произведено, но это не значит, что убийцы остались безнаказанными: вскоре Ново-Еловское занял отряд белых, расправившийся уже с местными партизанами, каких удалось найти.

Позднее, выжившие участники расправы дополнят эту историю классической легендой, которой объясняли множество похожих случаев убийств священников — якобы, у него был «пакет со списком большевиков». Конечно же, это обвинение не выдерживает никакой критики — зачем бы священник понес этот пакет в Лодочную, где не было белых, но в сторону которой направлялись как раз-таки партизаны Щетинкина? Гораздо легче представить себе, что активная общественная позиция и просветительская деятельность мученика стоила ему нескольких врагов среди наиболее маргинального населения села — хотя бы среди «самогонщиков» или их «клиентов». Но узнать это наверняка не удастся уже никогда.

А в Новой Еловке своих «партизан», возведенных советской пропагандой в статус идеалистических борцов за свободу, еще помнят и чтут, хотя памятник им давно порос высокой травой. Про белых неизменно говорят «каратели», что от части и верно — убийц отца Владимира-то они наказали. Ну а тех, кто Гражданскую войну пережил, спустя какое-то время перемолола репрессивная машина 1930-х годов, когда способные на участие в войнах и революциях сторонники большевикам стали не нужны…

Проект «Этапами веры» реализуется при поддержке грантового конкурса «Православная инициатива»

Юрий Пасхальский

В годы, когда каждый советский школьник мечтал стать космонавтом, лишь единицы из миллионов могли представить себя «служителем культа» — так тогда называли православных священников. Добровольно обречь себя на постоянное давление со стороны государства и насмешки толпы — не самый очевидный жизненный выбор.

Митрофорный протоиерей Сергий Шачин принял духовный сан почти сорок лет назад. За время священнического служения он успел застать и холод по отношению к Церкви в годы «застоя», и возобновление духовной жизни в самых разных уголках Енисейской Сибири — от южного Минусинска до заполярного Норильска. И сегодня он хорошо помнит почти полувековую историю Церкви в нашем регионе, частью которой стал лично. Мы побеседовали с отцом Сергием в нашем проекте «Корни и крона», реализуемого при поддержке грантового конкурса «Православная инициатива».

? — Отец Сергий, что повлияло на ваше решение принять сан?

— Тут, конечно, не все от меня зависело. Ведь путь священства связан с Евангелием. Господь сразу сказал: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал» (Ин. 15:16). И так каждого священника Господь сам избирает.

Мой путь к сану начинался с юных лет. Родился я в Кемеровской области, в Киселевске. Мама у меня была верующей, а отец коммунистом. Это было время господства атеизма. Мама не ходила в храм, нас не водила, опасаясь, что это может испортить репутацию отца. А церковь у нас была красивая, старинная, деревянная, во имя апостолов Петра и Павла. И только закончив школу, я стал посещать храм вместе со своими сверстниками, у которых мать трудилась на приходе. Так потихоньку я и начал вливаться в церковную жизнь, стал даже послушником при храме. Но в 1976 году меня призвали в ряды советской армии. Казалось бы, здесь не было места церковной жизни. Но именно в армии я познакомился с игуменом Антонием (Москаленко), ныне архиепископом Уральским и Актюбинским. Когда я ходил в увольнения, мы общались. Посещал и богослужения. Духовные беседы с будущим владыкой многое мне дали. По окончанию армейской службы я уже решил для себя, что хочу служить Церкви.

«Духовное братство между священнослужителями было очень сильное, мы друг другу помогали. Новосибирские, томские, алтайские, красноярские священники — все знали друг друга

Начал учиться, потом женился и вскоре был рукоположен во диаконы. Первый приход, на котором я служил, был в Томской области, в рабочем поселке Тогур. Всего через год меня хиротонисали во священники, а еще через два перевели на территорию Красноярского края. Епархия то тогда еще была Новосибирская, огромная по современным меркам. Владыка Гедеон (Докукин) перевел меня в Минусинск, вторым священником в Спасском соборе. Когда я приехал в Красноярск, перед отправкой на юг края, первым делом зашел к отцу благочинному, Нифонту (Глазову). Первое мое знакомство было впечатляющим. Это старец мудрейший, прошедший войну.

И он дал мне немало хороших наставлений, когда отправлял меня в Минусинск. И здесь началось все самое интересное.

? — Власти начали вас преследовать?

— В восьмидесятые годы гонения на Церковь не прекращались. Они не были уже такими жестокими как в 1930-е или даже как в хрущевские годы, но верующие люди и шагу не могли ступить свободно. Действительно, брежневский «застой». Священникам дозволялась только алтарная служба. Едешь на приход — твое место только в храме. Проповеди мы обязательно записывали, чтобы оправдываться потом перед властями что не говорим ничего антисоветского. За любое неосторожное слово могли серьезно наказать. Нам даже в рясах запрещали ходить, считали пропагандой религиозного культа. И за каждым из нас следил местный уполномоченный по делам религий.

Отслужив в Минусинске два с половиной года, я поехал по просьбе одной прихожанки в село Казачинское, чтобы крестить на дому младенца. Но на месте я увидел человек десять, желающих принять крещение. Я был молодой, горел проповедью, и, конечно, не мог им отказать. Когда я завершал Таинство, сзади уже стояли местный уполномоченный, глава района и множество прочих чиновников.

Сделали замечание, написали разгромную статью в местной газете, лишили регистрации. Не знаю, что было бы со мной, если бы не владыка Гедеон. Отправили меня в Ачинск, в Казанский собор. Здесь я служил около трех лет. Шла «перестройка», приближалось и тысячелетие Крещения Руси. Начались подвижки и в отношении Церкви. Было даже разрешено прихожанам собираться в «двадцатки» и писать заявления на открытие приходов.

«У нас, священников, в советское время был настоящий духовный голод

 ? — Как вы тогда воспринимали эти перемены?

— Когда Христа схватили, апостолы разбежались и спрятались от страха, а потом вернулись. Так и наш народ. Бог устроил так, что все делалось словно само по себе, все давалось очень легко. Были конечно трудности чисто бытовые, ведь семья была молодая, только родился ребенок. Но духовное братство между священнослужителями было очень сильное, мы друг другу помогали. Новосибирские, томские, алтайские, красноярские священники — все знали друг друга, все общались. Ведь нас было не так много. Конечно и сейчас все мы общаемся, но тогда была еще несвобода и приходилось даже тайком собираться, по кухням. Но с каждым годом свободы становилось всё больше. Нам удалось открыть два прихода, в Назарово и Боготоле. В последнем я стал настоятелем. И еще в Советском Союзе, к юбилею крещения Руси мы построили там деревянный Никольский храм. Все старались помочь. Люди впервые в своей жизни смогли открывать свою веру другим. Много было и молодежи.

«Нас никто не разделит — ни государственные границы, ни новые идеологии. Мы — Тело Христово

Ведь в сути своей преемственность всегда сохранялась. Люди по разным причинам не ходили в храм, и таких причин было много, прежде всего страх перед возможными неприятностями на работе. Но при этом, все старались крестить своих детей. Поэтому и подрастающие поколения не были ревностными безбожниками.

И когда началась эпоха свободы, тогда молодежь-то и потянулась в храмы. Бабушки и без того ходили. И, как говорил Святейший Патриарх Алексий II, сохранили веру как раз белые платочки, бабушки, они были связующим звеном семьи и Церкви. Свято почитались православные праздники. Почти во всех семьях были иконы, всё сохранялось. Хрущев хотел показать последнего попа, но не вышло. Вера была в народе. И как только появилась возможность, началось массовое открытие приходов по всей стране.

И ведь у нас, священников, в советское время был настоящий духовный голод. Мы старались собираться на все мероприятия, где велись духовные беседы. Еще при благочинном архимандрите Нифонте, мы после исповеди и причастия задавали ему множество вопросов, ведь и священникам тогда сложно было получить важную для каждого христианина информацию, книг почти не было. А здесь — передача живого опыта. Отношения с властью менялись, все становилось новым и постоянно возникали вопросы. И отец Нифонт давал очень хорошие ответы на них.

Книги, которые мы получали, выходили очень маленькими тиражами, в основном молитвословы. Я помню, у нас в епархии появилось много брошюрок с советами Оптинских старцев. Так мы их взахлеб читали, на несколько раз, и не могли оторваться.

? — Как прошло само празднование тысячелетия Крещения Руси? И как это повлияло на вашу дальнейшую жизнь?

— Мы долго подходили к этому дню. И теперь религиозная жизнь буквально вышла из заточения. Сами торжества справлялись в Новосибирске. Был выделен даже оперный театр, в котором собралось все духовенство тогдашней необъятной епархии. В эти дни служили торжественные службы, собирающие множество народа. Все это показывали по телевизору, не молчали радио и газеты. Вот здесь уже пошел коренной перелом. И уже не только в государственной политике, но и в душе каждого человека. Даже у неверующих людей было ликование – «да, уже тысячу лет Русь крещенная!».

И вскоре после этих торжеств меня отправили в Норильск. Закрытый коммунистический город, въезд только по пропускам. Но когда там встал вопрос об открытии прихода, народ собрал более десяти тысяч подписей. Мы приехали на собрание по поводу его открытия, с уполномоченным по делам религий, с благочинным. Проходило оно в здании политпросвещения. И там места не было, даже на перилах люди висели чтобы вживую увидеть священника и послушать обсуждения.

И вот с 1989 года я служил в Норильске. Сначала в однокомнатной квартире народ собирался, потом помещение нам небольшое выделили. С этого момента приход начал жить и до сих пор процветает. Почти всю эпоху этого становления Церкви в Красноярском крае я служил в Норильске, в приходе в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость».

? — Как повлиял на вас Норильск? И как его жители встретили новую эпоху?

— Приехал на приход я с чемоданом. Но сразу вспоминается множество горожан, которые приходили креститься. В советское время если член партии крестил своих детей, его обязательно вызывали на партсобрание, делали выговоры и даже грозились исключением. Но тут КПСС уже закрыла глаза и даже коммунисты массово пошли креститься. В нашем небольшом помещении приходилось крестить и по семьдесят и по сотне человек за раз. Людям тогда очень не хватало духовной пищи, и мы старались дать ее как можно больше.

Население в Норильске тоже интересное. Много людей с Украины, металлурги со всей страны, которые приехали на заработки и остались на долгие годы; те, кто не смог уехать после лагерей. Из последних вспоминаются две пожилых женщины, каждая из которых в свое время отсидела по двадцать лет. Вот они многое рассказывали о преследованиях и гонениях, жаль не было возможности тогда записать все это на камеру. Бухгалтер у меня помнила фамилии всех начальников зон, всех караульных. Рассказывала, как происходил в 1953 году роспуск лагерей, и как бывшие осужденные не сумев уехать жили даже в подъездах; везде, где можно было укрыться от холода. Это история нашей России, которую нужно помнить и передавать из поколения в поколение, чтобы никогда больше не совершилась трагедия двадцатого века.

Наступили девяностые — уже совсем другая эпоха. Тогда начали звать в актовые залы, для участия в торжествах, на телевидение. Это, конечно, было для меня чем-то невообразимым. Я в первый раз даже стушевался — всю жизнь привыкли молчать, а тут дают такую возможность. Потом, конечно, это стало площадкой для постоянной проповеди. Мы даже газету свою начали делать и на телевидении программу вести. Первые годы в Норильске были очень бурными. Все перемены, происходящие в советском, а потом и российском обществе сказывались и на Норильске, и на нашем приходе. Нужно было менять и себя внутри, отходить от ограниченного приходского служения к настоящей Евангельской вести для верующих и неверующих.

? — Как сегодня вы смотрите на прежние годы своего служения?

«Когда началась эпоха свободы, тогда молодежь-то и потянулась в храмы

— Прошедшие годы всегда вспоминаются с благоговением. Особенно такие, которые проходили в трудностях и радостях, в гонениях и с открытием новых храмов. С любовью такой вспоминаются, с тоской. Очень я жалею о своих прихожанах. Норильск, допустим, город очень движимый, все разъехались в самые разные города и даже за границу. Но мы прожили эту жизнь не зря. Мы успели влиться в историю и что-то свое вложить. Каждый живущий в этот период, вложил в нее лепту. И Господь воздаст каждому, ведь не было ни одного человека, который был бы равнодушным к Церкви. Все были соучастниками строительства дома Премудрости Божией. И вот сегодня мы видим это благолепие.

И сейчас проводится очень большая работа, появляются новые епархии. Но самое главное в том, что Церковь — это семья. Как в семье рождаются дети, потом внуки, правнуки, так и строение приходской жизни епархий приумножается. Раньше по Енисею не было ни одного храма, теперь их очень много. На Таймыре уже открылось несколько храмов. В Минусинске, в Ачинске, где я когда-то служил, везде вера приумножается. И так оно и должно двигаться. Ведь в каждом селении, в каждом микрорайоне должен быть досягаемый храм. Чтобы человек мог в любое время прийти и поклониться Богу.

Тот духовный подъем, который захлестнул нас на исходе советского строя, не уйдет и сейчас. И нас никто не разделит — ни государственные границы, ни новые идеологии. Мы — Тело Христово. Семьдесят лет нас отучали от веры в Бога, но ничего не вышло. Ведь без наших исконных корней просто жить невозможно. Это корни дерева, а древо наше это Православие. И оно уже тысячу лет растет на нашей земле. Засыхать начало в одно время, но теперь вновь крепчает. И крона его все больше и больше.

Проект «Корни и крона» реализуется при поддержке грантового конкурса «Православная инициатива»

По благословению митрополита Красноярского и Ачинского Пантелеимона, вышел в свет выпуск № 7 [211] газеты «Православное слово Сибири» — официального печатного издания Красноярской митрополии.

В первую очередь, номер посвящен знаковым событиям церковно-общественной жизни Красноярья: XII церковно-общественной выставке «Сибирь Православная», а также празднику цветов «Сибирский первоцвет» и фестивалю колокольного звона «Колокола Сибири» в культурно-историческом центре «Успенский».

В выпуске затронута тема трудничества — временной бескорыстной работы при монастырях. О личном опыте жизни трудником в одном из самых почитаемых обителей России — Оптиной Пустыни — с читателями «Православного слова Сибири» поделился видеооператор Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Красноярской епархии Роман Титовец.

В июльском номере читатели смогут ознакомиться с новыми материалами в рамках проектов-победителей международного открытого грантового конкурса «Православная инициатива».

Начинание «Корни и крона» (рассказ о красноярцах разных профессий и талантов, объединенных православной верой) продолжило интервью с одним из старейших клириков епархии — митрофорным протоиереем Сергием Шачиным, рассказавшем о жизни Церкви на сломе эпох: в «перестройку» и 1990-е годы. А проект «Этапами веры» — памяти новомучеников и подвижников веры в годы богоборчества — статья, посвященная  одному из святых Ачинской земли: священномученику Владимиру Фокину.

Помимо этого, в номере опубликованы материалы, посвященные грядущим памятным датам, документам Межсоборного Присутствия Русской Православной Церкви, новому витку церковного раскола на Украине и другим важным темам.