Юрий Пасхальский
В годы, когда каждый советский школьник мечтал стать космонавтом, лишь единицы из миллионов могли представить себя «служителем культа» — так тогда называли православных священников. Добровольно обречь себя на постоянное давление со стороны государства и насмешки толпы — не самый очевидный жизненный выбор.
Митрофорный протоиерей Сергий Шачин принял духовный сан почти сорок лет назад. За время священнического служения он успел застать и холод по отношению к Церкви в годы «застоя», и возобновление духовной жизни в самых разных уголках Енисейской Сибири — от южного Минусинска до заполярного Норильска. И сегодня он хорошо помнит почти полувековую историю Церкви в нашем регионе, частью которой стал лично. Мы побеседовали с отцом Сергием в нашем проекте «Корни и крона», реализуемого при поддержке грантового конкурса «Православная инициатива».
? — Отец Сергий, что повлияло на ваше решение принять сан?
— Тут, конечно, не все от меня зависело. Ведь путь священства связан с Евангелием. Господь сразу сказал: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал» (Ин. 15:16). И так каждого священника Господь сам избирает.
Мой путь к сану начинался с юных лет. Родился я в Кемеровской области, в Киселевске. Мама у меня была верующей, а отец коммунистом. Это было время господства атеизма. Мама не ходила в храм, нас не водила, опасаясь, что это может испортить репутацию отца. А церковь у нас была красивая, старинная, деревянная, во имя апостолов Петра и Павла. И только закончив школу, я стал посещать храм вместе со своими сверстниками, у которых мать трудилась на приходе. Так потихоньку я и начал вливаться в церковную жизнь, стал даже послушником при храме. Но в 1976 году меня призвали в ряды советской армии. Казалось бы, здесь не было места церковной жизни. Но именно в армии я познакомился с игуменом Антонием (Москаленко), ныне архиепископом Уральским и Актюбинским. Когда я ходил в увольнения, мы общались. Посещал и богослужения. Духовные беседы с будущим владыкой многое мне дали. По окончанию армейской службы я уже решил для себя, что хочу служить Церкви.
«Духовное братство между священнослужителями было очень сильное, мы друг другу помогали. Новосибирские, томские, алтайские, красноярские священники — все знали друг друга
Начал учиться, потом женился и вскоре был рукоположен во диаконы. Первый приход, на котором я служил, был в Томской области, в рабочем поселке Тогур. Всего через год меня хиротонисали во священники, а еще через два перевели на территорию Красноярского края. Епархия то тогда еще была Новосибирская, огромная по современным меркам. Владыка Гедеон (Докукин) перевел меня в Минусинск, вторым священником в Спасском соборе. Когда я приехал в Красноярск, перед отправкой на юг края, первым делом зашел к отцу благочинному, Нифонту (Глазову). Первое мое знакомство было впечатляющим. Это старец мудрейший, прошедший войну.
И он дал мне немало хороших наставлений, когда отправлял меня в Минусинск. И здесь началось все самое интересное.
? — Власти начали вас преследовать?
— В восьмидесятые годы гонения на Церковь не прекращались. Они не были уже такими жестокими как в 1930-е или даже как в хрущевские годы, но верующие люди и шагу не могли ступить свободно. Действительно, брежневский «застой». Священникам дозволялась только алтарная служба. Едешь на приход — твое место только в храме. Проповеди мы обязательно записывали, чтобы оправдываться потом перед властями что не говорим ничего антисоветского. За любое неосторожное слово могли серьезно наказать. Нам даже в рясах запрещали ходить, считали пропагандой религиозного культа. И за каждым из нас следил местный уполномоченный по делам религий.
Отслужив в Минусинске два с половиной года, я поехал по просьбе одной прихожанки в село Казачинское, чтобы крестить на дому младенца. Но на месте я увидел человек десять, желающих принять крещение. Я был молодой, горел проповедью, и, конечно, не мог им отказать. Когда я завершал Таинство, сзади уже стояли местный уполномоченный, глава района и множество прочих чиновников.
Сделали замечание, написали разгромную статью в местной газете, лишили регистрации. Не знаю, что было бы со мной, если бы не владыка Гедеон. Отправили меня в Ачинск, в Казанский собор. Здесь я служил около трех лет. Шла «перестройка», приближалось и тысячелетие Крещения Руси. Начались подвижки и в отношении Церкви. Было даже разрешено прихожанам собираться в «двадцатки» и писать заявления на открытие приходов.
«У нас, священников, в советское время был настоящий духовный голод
? — Как вы тогда воспринимали эти перемены?
— Когда Христа схватили, апостолы разбежались и спрятались от страха, а потом вернулись. Так и наш народ. Бог устроил так, что все делалось словно само по себе, все давалось очень легко. Были конечно трудности чисто бытовые, ведь семья была молодая, только родился ребенок. Но духовное братство между священнослужителями было очень сильное, мы друг другу помогали. Новосибирские, томские, алтайские, красноярские священники — все знали друг друга, все общались. Ведь нас было не так много. Конечно и сейчас все мы общаемся, но тогда была еще несвобода и приходилось даже тайком собираться, по кухням. Но с каждым годом свободы становилось всё больше. Нам удалось открыть два прихода, в Назарово и Боготоле. В последнем я стал настоятелем. И еще в Советском Союзе, к юбилею крещения Руси мы построили там деревянный Никольский храм. Все старались помочь. Люди впервые в своей жизни смогли открывать свою веру другим. Много было и молодежи.
«Нас никто не разделит — ни государственные границы, ни новые идеологии. Мы — Тело Христово
Ведь в сути своей преемственность всегда сохранялась. Люди по разным причинам не ходили в храм, и таких причин было много, прежде всего страх перед возможными неприятностями на работе. Но при этом, все старались крестить своих детей. Поэтому и подрастающие поколения не были ревностными безбожниками.
И когда началась эпоха свободы, тогда молодежь-то и потянулась в храмы. Бабушки и без того ходили. И, как говорил Святейший Патриарх Алексий II, сохранили веру как раз белые платочки, бабушки, они были связующим звеном семьи и Церкви. Свято почитались православные праздники. Почти во всех семьях были иконы, всё сохранялось. Хрущев хотел показать последнего попа, но не вышло. Вера была в народе. И как только появилась возможность, началось массовое открытие приходов по всей стране.
И ведь у нас, священников, в советское время был настоящий духовный голод. Мы старались собираться на все мероприятия, где велись духовные беседы. Еще при благочинном архимандрите Нифонте, мы после исповеди и причастия задавали ему множество вопросов, ведь и священникам тогда сложно было получить важную для каждого христианина информацию, книг почти не было. А здесь — передача живого опыта. Отношения с властью менялись, все становилось новым и постоянно возникали вопросы. И отец Нифонт давал очень хорошие ответы на них.
Книги, которые мы получали, выходили очень маленькими тиражами, в основном молитвословы. Я помню, у нас в епархии появилось много брошюрок с советами Оптинских старцев. Так мы их взахлеб читали, на несколько раз, и не могли оторваться.
? — Как прошло само празднование тысячелетия Крещения Руси? И как это повлияло на вашу дальнейшую жизнь?
— Мы долго подходили к этому дню. И теперь религиозная жизнь буквально вышла из заточения. Сами торжества справлялись в Новосибирске. Был выделен даже оперный театр, в котором собралось все духовенство тогдашней необъятной епархии. В эти дни служили торжественные службы, собирающие множество народа. Все это показывали по телевизору, не молчали радио и газеты. Вот здесь уже пошел коренной перелом. И уже не только в государственной политике, но и в душе каждого человека. Даже у неверующих людей было ликование – «да, уже тысячу лет Русь крещенная!».
И вскоре после этих торжеств меня отправили в Норильск. Закрытый коммунистический город, въезд только по пропускам. Но когда там встал вопрос об открытии прихода, народ собрал более десяти тысяч подписей. Мы приехали на собрание по поводу его открытия, с уполномоченным по делам религий, с благочинным. Проходило оно в здании политпросвещения. И там места не было, даже на перилах люди висели чтобы вживую увидеть священника и послушать обсуждения.
И вот с 1989 года я служил в Норильске. Сначала в однокомнатной квартире народ собирался, потом помещение нам небольшое выделили. С этого момента приход начал жить и до сих пор процветает. Почти всю эпоху этого становления Церкви в Красноярском крае я служил в Норильске, в приходе в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость».
? — Как повлиял на вас Норильск? И как его жители встретили новую эпоху?
— Приехал на приход я с чемоданом. Но сразу вспоминается множество горожан, которые приходили креститься. В советское время если член партии крестил своих детей, его обязательно вызывали на партсобрание, делали выговоры и даже грозились исключением. Но тут КПСС уже закрыла глаза и даже коммунисты массово пошли креститься. В нашем небольшом помещении приходилось крестить и по семьдесят и по сотне человек за раз. Людям тогда очень не хватало духовной пищи, и мы старались дать ее как можно больше.
Население в Норильске тоже интересное. Много людей с Украины, металлурги со всей страны, которые приехали на заработки и остались на долгие годы; те, кто не смог уехать после лагерей. Из последних вспоминаются две пожилых женщины, каждая из которых в свое время отсидела по двадцать лет. Вот они многое рассказывали о преследованиях и гонениях, жаль не было возможности тогда записать все это на камеру. Бухгалтер у меня помнила фамилии всех начальников зон, всех караульных. Рассказывала, как происходил в 1953 году роспуск лагерей, и как бывшие осужденные не сумев уехать жили даже в подъездах; везде, где можно было укрыться от холода. Это история нашей России, которую нужно помнить и передавать из поколения в поколение, чтобы никогда больше не совершилась трагедия двадцатого века.
Наступили девяностые — уже совсем другая эпоха. Тогда начали звать в актовые залы, для участия в торжествах, на телевидение. Это, конечно, было для меня чем-то невообразимым. Я в первый раз даже стушевался — всю жизнь привыкли молчать, а тут дают такую возможность. Потом, конечно, это стало площадкой для постоянной проповеди. Мы даже газету свою начали делать и на телевидении программу вести. Первые годы в Норильске были очень бурными. Все перемены, происходящие в советском, а потом и российском обществе сказывались и на Норильске, и на нашем приходе. Нужно было менять и себя внутри, отходить от ограниченного приходского служения к настоящей Евангельской вести для верующих и неверующих.
? — Как сегодня вы смотрите на прежние годы своего служения?
«Когда началась эпоха свободы, тогда молодежь-то и потянулась в храмы
— Прошедшие годы всегда вспоминаются с благоговением. Особенно такие, которые проходили в трудностях и радостях, в гонениях и с открытием новых храмов. С любовью такой вспоминаются, с тоской. Очень я жалею о своих прихожанах. Норильск, допустим, город очень движимый, все разъехались в самые разные города и даже за границу. Но мы прожили эту жизнь не зря. Мы успели влиться в историю и что-то свое вложить. Каждый живущий в этот период, вложил в нее лепту. И Господь воздаст каждому, ведь не было ни одного человека, который был бы равнодушным к Церкви. Все были соучастниками строительства дома Премудрости Божией. И вот сегодня мы видим это благолепие.
И сейчас проводится очень большая работа, появляются новые епархии. Но самое главное в том, что Церковь — это семья. Как в семье рождаются дети, потом внуки, правнуки, так и строение приходской жизни епархий приумножается. Раньше по Енисею не было ни одного храма, теперь их очень много. На Таймыре уже открылось несколько храмов. В Минусинске, в Ачинске, где я когда-то служил, везде вера приумножается. И так оно и должно двигаться. Ведь в каждом селении, в каждом микрорайоне должен быть досягаемый храм. Чтобы человек мог в любое время прийти и поклониться Богу.
Тот духовный подъем, который захлестнул нас на исходе советского строя, не уйдет и сейчас. И нас никто не разделит — ни государственные границы, ни новые идеологии. Мы — Тело Христово. Семьдесят лет нас отучали от веры в Бога, но ничего не вышло. Ведь без наших исконных корней просто жить невозможно. Это корни дерева, а древо наше это Православие. И оно уже тысячу лет растет на нашей земле. Засыхать начало в одно время, но теперь вновь крепчает. И крона его все больше и больше.
Проект «Корни и крона» реализуется при поддержке грантового конкурса «Православная инициатива»